ладно! – Нонна махнула рукой. – Зато я все поняла! Эскалопы свои будешь? Или, точнее говоря, антрекоты?
Нонне стало себя жалко. Ну вот, всегда он так! Из какой-то ерунды делает проблему, а потом уже и не хочется ничего!
– Буду, но позже, – Анатолий Анатольевич выразительно посмотрел на Нонну и направился в спальню. Раздеваться.
Нонна бросилась в ванную включать воду. Толик любил, когда ванна была уже согрета. Обиды обидами, но когда показываешь негодяю, какое сокровище он обижает, то даже самый распоследний мерзавец начинает испытывать муки совести и потом заглаживает свою вину колечком или браслетиком. Хотя какие браслетики могут залечить сердечные раны? Только с бриллиантиками!
Через пятнадцать минут чисто внешне мир был восстановлен.
Анатолий Анатольевич сидел в напененной ванне с фужером вина в руках, рядом с ванной на табурете примостилась Нонна.
Она тоже держала фужер, а на разделочном столике, находившемся рядом с нею, стояли тарелочки с сыром, мясом и фруктами.
– Ну, так продолжаю, – объявил Анатолий Анатольевич, посматривая на просвет вино в фужере. – Шене – это, как говорил голосом Олега Табакова полосатый котяра Матроскин из мультика, «фамилие такое».
Нонна кивнула, героически сдерживая зевоту.
– Он был поставщиком двора французского короля-Солнца Людовика Четырнадцатого. – Анатолий Анатольевич не выдержал и еще больше углубился в одному ему интересный исторический экскурс. – Вот, кстати, еще один фокус: Людовик! Непонятно, почему у нас так переводят это имя. С французского на немецкий, а получается чисто по-русски. Сами французы называли своих Людовиков – Луи. Луи – и все!
Нонна снова кивнула и улыбнулась сквозь проступившие на глазах слезы. Она не собиралась плакать, потому что повода не было. Слезы были следствием убитого в самом зародыше неуместного зевка.
Может быть, Ветринов заметил это и понял, а может, и не заметил, но только он, продолжая с видимым удовольствием слушать самого себя, рассказывал дальше, словно аудитория пылала вниманием к его лекции, что было, конечно же, не совсем так:
– А Людовик вышеназванный был любитель покушать и выпить. И пил, как уже было сказано, ля белль мадемуазель, винишко этого Шене. И однажды, во время одного из обедов, Шене срочно вызывают к королю. Он бежит, спотыкается, прибегает, подходит к королю, все как положено, кланяется, делает свои реверансы и книксены, а король ему тычет пальчиком в бутылку, стоящую перед ним. Тычет и спрашивает: что, мол, сие есть, мессир Шене? Почему мне, да вдруг подсовывают такую гадость? Шене глядь, а бутылка по свинскому недосмотру сперва ханыги дульщика-стекловара, а затем придурка-завхоза – кривая! Горлышко сдвинуто набекрень, и, надо же было такой подлянке приключиться, бутылка встала на стол перед самим королем! Наверняка конкурент какой-нибудь подлянку подкинул. Они же, эти гадостные людишки, норовят подкинуть подлянку ближнему и испытывают от этого радостные чувства.
– Они такие, – подтвердила
