в тот день, когда скоропостижно скончался Николай Тихонович, – напомнил Дронго, – вы можете вспомнить, кто именно к нему заходил?
– Последней к нему заходила его жена, – сразу поменяла тон Офелия. – Я говорила об этом Раисе Тихоновне.
– И ему сразу стало плохо?
– Нет, не сразу. Через несколько минут. Он позвонил и попросил принести валидол. Я так удивилась. Перезвонила в отдел кадров, там у нас начальник отдела с больным сердцем, попросила принести валидол. Когда я вошла в кабинет, Николай Тихонович уже лежал на полу. Я так перепугалась, бросилась к нему, попыталась ему помочь. Но он был уже без сознания. Я сразу вызвала «Скорую помощь», позвала Ростома Нугзаровича. Он сидел у Николая Тихоновича почти больше часа. Он и прибежал, чтобы помочь. Даже пытался сделать искусственное дыхание. Но уже ничего не помогало.
Она поправила прическу.
– Вы можете показать его кабинет? – неожиданно попросил Дронго.
– Конечно. Только вы ничего не трогайте. Это сейчас кабинет Ростома Нугзаровича. Он будет очень недоволен, если узнает, что я разговаривала с вами без его разрешения. И тем более, если узнает, что я пустила вас сюда, пока его не было.
– Он не узнает, – успокоил Офелию Дронго, – если вы сами не скажете, то мы обещаем ничего не говорить.
– Идемте. – Она поднялась и прошла в кабинет директора.
Оба напарника двинулись следом за ней. Кабинет был большой, метров на семьдесят. Просторный, залитый светом из трех больших окон. Тяжелый массивный стол, кожаное кресло. Длинный стол для заседаний, рассчитанный на восемнадцать человек. В углу мягкие кресла и столик. Одну стену занимали шкафы с книгами. За спиной директора тоже находились шкафы с книгами.
– У него была комната отдыха? – спросил Дронго.
– Нет, – ответила Офелия, – никогда не было. И у работавшего здесь много лет Льва Абрамовича Старжинского тоже не имелась.
– Он лежал на полу? – спросил Дронго, осматриваясь в кабинете.
– Да. Рядом со столом, – показала Офелия, – и еще у него был ослаблен узел галстука. Видимо, он почувствовал себя плохо. Но уже не сумел позвать меня на помощь.
– Он лежал за столом или перед столом?
– Справа от стола, – вспомнила Офелия, – в той стороне.
– Из какого стакана он обычно пил?
– У него были свои чашки с блюдцем. Подарок немцев. Из саксонского фарфора.
– Это были его личные чашки?
– Их было две. Из них никто, кроме него, не пил, – уверенно произнесла Офелия.
– И где она стояла?
– Не помню. Наверно, на столе. Но ее потом проверяли следователи. Она была чистой, так нам сказали. А вторая разбилась непонятным образом. Долгоносов лежал на полу. Я бросилась к нему, но он был без сознания. И воротник рубашки был какой-то мокрый. Наверно, сползла слюна. Мне стало страшно и противно. Я сразу закричала, выбежала из кабинета, начала всех звать.
– Вы тоже считаете, что
