молодых. Подарите ей немного радости, прежде чем она уедет к ним и попадет под их власть, подарите ей немного веселья, немного музыки, чтобы она это запомнила… Простите мне эту просьбу, но, я думаю, вы поймете меня, когда увидите мою дочь. Карлотта».
Прочитав написанное, Меттерних аккуратно сложил лист бумаги с такими простыми и такими трагическими словами. Посмотрел в сторону окна. Потом снова на девушку. Та теребила в волнении край плаща.
– Ваша мать… умерла? – негромко спросил Меттерних.
– Да, в начале лета, ваше сиятельство, – тоже негромко ответила девушка. – Вы… помните ее?
– Да, помню.
На ее губах расцвела улыбка – так прорывается луч солнца сквозь апрельские облака.
– Я очень рада. Хотя опасалась, что она могла ошибаться. Когда люди болеют, у них безмерно разыгрывается воображение, а моя матушка очень долго болела… – Она замолчала, ожидая, что скажет князь.
– Да, конечно же, я помню ее, – повторил князь Меттерних и, вновь задержав взгляд на голубых глазах посетительницы, на ее темных ресницах, спросил чуть охрипшим голосом: – Сколько… Сколько вам лет?
– В следующем месяце исполнится восемнадцать.
– В следующем месяце! – чуть слышно повторил князь. – И вам при крещении дали имя Ванда?
– Если быть точной, Ванда Мария Клементина, – одарили его улыбкой.
– О! – негромко воскликнул князь и неконтролируемым движением приложил пальцы ко лбу.
Если ему и требовалось доказательство, то вот оно. Он Клеменс, она Клементина. Воспоминания о вечерах в маленьком охотничьем домике нахлынули на него так живо, что на миг ему показалось, что это не Ванда стоит перед ним, а его Карлотта. Она протягивает к нему руки, ее губы жаждут его поцелуев, ее гибкое тело дрожит от страсти и счастья… Только у Карлотты глаза были серые, а у Ванды голубые – такие же, как у него!
Сделав над собой усилие, князь заставил себя вернуться к реальности. Девушка напряженно следила за ним – ждала от него каких-нибудь слов. В ее глазах застыл немой вопрос. Позволит ли он ей остаться здесь, принять участие в праздничных увеселениях?
– Итак… вы должны… ехать в Баварию и там жить, – заговорил Меттерних, выигрывая время и пытаясь собраться с мыслями.
– Так сказала моя мама. Я стараюсь не думать о том, каково это будет – жить без нее. Но только мне больше некуда податься, некуда… но, боже мой, как мне не хочется ехать в эту Баварию!
В чистом юном голосе прозвучала неожиданная нотка страсти.
– Не любите своих родственниц?
– Дело не только в них, ваше сиятельство, они, в сущности, довольно добры, но так тяжело оставлять все, что мне так знакомо, так дорого… особенно Австрию…
– Вы любите Австрию?
– Да, очень!
Верная мысль – даже, можно сказать, спасительная – пришла к нему, как всегда, спонтанно, озарила, как вспышка молнии. Свою комбинацию он увидел
