свою Володя сбыл благополучно, его и перевели. Вот и радуется!
Он сегодня уж и в корпусе на уроках побывать успел, но только еще не в форме, а настоящим кадетом явится тогда, когда будет уметь честь отдавать и всю царскую фамилию в лицо знать – а то как же? Вдруг встретит кого-нибудь и прозевает козырнуть…
На первой же перемене, как увидели кадеты его гимназическую форму, как налетят со всех сторон и ну его тузить! Без этого, говорят, никак нельзя, непременно нужно, чтобы поколотили, так уж у них полагается, и называется «окрестить» новичка – чуть не до полусмерти дотискать его. А если «сфискалит», побежит воспитателю жаловаться (это у них как наши классные дамы) – беда, со света сживут. Миленький народец, деликатный! Володя и синяки показывал, что ему наколотили, – ничего; постарались милые мальчики.
Хорошо, что у нас в гимназии такой моды нет!
Глава VII
Тараканы
Краснокожка наша положительно того… С ума спятила! Чуть не два раза в неделю письменные работы вздумала устраивать – где ж это видано? Ведь «двенадцать»-то не всякий раз удастся получить, и то уж я одну «десятку» схватила. Да «десятка» еще куда ни шло, – у других и «шестерки», и «семерки» завелись, не говорю уж про нашу Сцелькину: та все по пятибалльной системе учится.
Вот и на среду назначена была работа, да не тут-то было, – перехитрили Индейца; а все Тишалова, молодчинище она!
Прихожу утром в гимназию, Тишалова веселенькая-превеселенькая, распевает себе, а ведь вы знаете, как обыкновенно она нос повеся перед письменной работой ходит.
– Что это ты, Шурка, нынче так разгулялась? Или арифметики не боишься? – спрашиваю.
– То есть ни чу-чуточки не боюсь! Да и бояться нечего, потому письменной работы не будет.
– Толкуй тоже!
– Говорю тебе русским языком: письменной работы не будет, потому я, Шура Тишалова, этого не желаю.
– Да ты, Шурка, что? Спятила?
– Спятила или не спятила, а хочешь пари на плитку шоколаду, что работы не будет?
– Хочу, – говорю.
– Ну, так иди, только, чур, ни слова.
Шурка тянет меня за рукав, и ее плутоватая татарская рожица так и прыгает. Она ведет меня к своей парте, подымает крышку. Вижу: стоит там большая коробка от табаку, а в ней много-много дырочек понаделано. Тишалова сует мне ее под самое ухо.
– Слушай, – говорит.
Я прислушиваюсь, а там что-то так и шуршит, так и шуршит.
– Глянь-ка, кто там. Только осторожно, не выпусти наших освободителей.
Она чуть-чуть приоткрывает коробку, а там целая масса большущих черных тараканов, думаю, фунта этак с три набралось бы.
– Вот этих самых усачей мы и пустим гулять по классу, а сами будем притворяться, что до смерти их боимся! А что? Хорошо? Тут уж, мать моя, Индейцу не до письменной работы будет!
Еще бы не хорошо! Ну и голова у Шурки!
– Всем не надо болтать, еще выдадут. Грачевой – Боже сохрани, сейчас же
