и я повалилась на спину.
Она лежала под ним. На животе, с закрытыми глазами. По ее щеке полз крошечный муравей, вокруг начинали копошиться еще какие-то насекомые, в чей мир вторглись без спроса. Под виском, как подушка, – большой камень.
Я, кажется, выругалась вслух, или сказала «господи боже мой», или и то и другое. Подползла, прижала пальцы к шее, над багровой бороздой с припухшими краями. Тихий, но отчетливый пульс заставил меня отдернуть руку. Я перекатила ее на спину, прижалась ухом к ее груди – и снова почувствовала слабые толчки.
На этот раз я точно сказала «господи боже мой».
Она была жива.
Я действовала очень быстро и, как мне казалось тогда, без участия сознания. Немного запрокинула ей голову, выдвинула ее нижнюю челюсть – это получилось на удивление легко – и проверила, не запал ли язык.
Чем дольше я на нее смотрела, тем яснее понимала, что не сделаю то, что требуют нормальные люди.
Я не побегу на базу. Не сообщу о второй жертве. На меня не повесят два трупа.
Хотя это-то еще не труп.
Несколько секунд я об этом сожалела. С трупом у меня не было бы никаких хлопот. Я бы оставила ее здесь, прикрыла мхом, а сама вернулась бы домой за документами, а там ищи-свищи! Попробуй, найди автостопщицу!
Полумертвая тетка закрыла мне этот путь своим большим тяжелым телом. Завалила, так сказать, приоткрытую дверь.
Жизнь приучила меня не паниковать попусту. Решение, принятое в паническом состоянии, – худшее из возможных. В конце концов, давайте смотреть на вещи здраво: не я лежала во мху со следом от удавки на шее. И – нет, я бы не поменялась с ней местами.
Положение мое было безрадостным. Но не безвыходным.
Ответ пришел сам, стоило мне подумать о выходе.
Я вернулась быстрым шагом к коттеджам. Дети, слава небесам, играли на другой стороне озера и не заметили меня. Вторая удача: лодочника в его берлоге не оказалось.
Я просочилась в приоткрытую дверь. Взяла с верстака большой нож, проверила пальцем остроту. Чухрай затачивал свои инструменты как следует.
Четыре лодки на берегу возле хибары были закрыты брезентовым полотном, закрепленным с одной стороны на металлических стойках, а с другой прижатым к земле кирпичом. Я отбросила в сторону кирпич, откромсала ножом широченный кусок брезента, быстро скатала в рулон. С сожалением вернула нож на место. С оружием я чувствовала себя увереннее, но спрятать его мне было некуда. К тому же внутренний голос подсказывал, что кража ножа – серьезное дело для Гордея Богдановича, и он может затеять расследование. Брезент спишут на рыбаков и махнут рукой.
В конце концов, в кармане у меня с первого дня хранился маленький перочинный ножик, – я нашла его в кухонном ящике.
С полотнищем я вернулась к женщине. Она лежала в том же положении, в каком я ее оставила. Пульс прощупывался, лезвие ножика, которое я приложила к ее приоткрытым губам, запотело. Рана на виске не казалась страшной – да и в самом деле, что может
