был полон, люди пришли на премьеру. Явились целыми семьями. Теперь ты представляешь себе масштабы трагедии и уровень обеспокоенности в высших эшелонах власти? СМИ едва не тряслись в припадке, пока сверху не пригрозили и не попросили заткнуться. Среди погибших есть дети, Фим. Маленькие дети, которых потом собирали по кускам.
– Не дави на психику, – отмахнулась я с раздражением. – Я ведь не отказываюсь помогать, а просто… не хочу возвращаться туда, откуда с таким трудом смогла убраться.
– Хасана больше нет, – напомнил Сашка, внимательно посмотрев на меня. – И дела на тебя нет. Никто уже не сможет дергать тебя за поводок.
Я с настороженность покосилась на него, пытаясь что-либо прочесть по выражению лица, которое, к моему великому сожалению, сохраняло непроницаемый вид.
– Надеюсь на это, – тихо произнесла я, – очень надеюсь. Моя вера в людей и в человечество итак ничтожно мала. Не хотелось бы разочароваться окончательно.
Он не ответил. Да я и не ждала, а потому вернулась к чтению.
Третий фигурант дела. Белов Даниил Игоревич. Двадцать лет.
Мать – Белова Антонина Евгеньевна. Бывшая медсестра, а ныне пенсионерка, сорок лет проработавшая в поликлинике. Родила сына поздно, других детей не имела. Отец – Белов Игорь Анатольевич. Имя скорее всего вымышленное. По рассказам знакомых и соседей, отца парень никогда не видел. Его вообще никто никогда не видел. Женщина никому не сказала, от кого родила. Судя по всему, сын стал для медсестры утешением на старость лет. Так сказать, запрыгнула в последний вагон. Цинично, но честно. Антонина Евгеньевна растила мальчика одна, замужем никогда не была, вкладывая всю свою любовь в сына. Судя по всему, матерью она была хорошей, и вырастила не менее хорошего сына.
– Могу себе представить, что пришлось ей пережить после взрыва, – тихо проговорила я. Общество, как правило, сочувствует жертвам и их родственникам. И никто не думает, каково приходится родственникам преступников. Каково им жить с таким грузом? Родителям, женам, мужьям, детям, братьям и сестрам.
– О ком ты говоришь? – отреагировал Саша.
– О матери Белова. Мне её жаль. Единственный сын, её надежда и опора.
– Такова судьба, – безразлично бросил Сашка.
– Не замечала ранее за тобой склонности к фатализму, но в чем-то ты прав.
– Читай, – велел Сашка, – сочувствующая роль удается тебе не хуже, чем все остальные, но есть вещи более существенные, чем твой театр одного актера.
– Какой театр? – возмутилась я. – Мне действительно её очень жаль.
– Можешь убеждать себя в этом сколько угодно, если тебе так нравится.
– Что ты хочешь этим сказать? – я нахмурилась.
– Только то, что уже сказал. И не надо делать вид, будто мои слова стали для тебя новостью, – он взглянул на меня. – Ты – королева драмы, Фима. Обожаешь все трагическое, печальное и мрачное. Но еще больше ты любишь себя в окружении всего этого. Ты обожаешь все гиперболизировать. Если любить, то фанатично, если страдать, то до самоуничтожения,
