кивал в сторону Томаса Вулси – мол, это к нему. А потом опять продолжал рассыпаться цветистыми фразами.
Брэндон наблюдал за королем со стороны. Какая уверенность, какой блеск! А ведь Брэндон помнил этого великолепного короля еще застенчивым робким мальчиком, нелюбимым сыном, который панически боялся отца. Однако уже тогда было в Генрихе нечто особое, выдающееся. «Этот огромный мальчишка», как порой отзывался о нем старый король, с детства был непоседой и умел завладеть всеобщим вниманием.
Судьба благоволила к нему. Генрих стал королем, блистательным королем! Он смело ломал условности, бытовавшие при дворе отца. Щепетильный, но в то же время щедрый, влюбленный в себя и в жизнь, он хотел стать идеальным правителем. Он окружил себя блистательными молодыми людьми, позволял им звать короля по имени, разрешал фривольные шутки, сделал их обязанности при дворе легкими, необременительными. И если порой король и гневался на кого-то из них, то вскоре прощал. Они были его блестящим окружением, его фоном, на котором ему полагалось быть главной фигурой.
Да, Генриху было необходимо, чтобы окружающие видели и откровенно подчеркивали его превосходство, чтобы откровенно восхищались им. И сейчас, когда, дав аудиенцию лондонскому купечеству, Генрих принял испанского посла Карозу, но принял во всем блеске своего королевского гнева, Брэндон не удержался, чтобы не зааплодировать. Негодующий взгляд испанца, который тот бросил на него, Брэндон выдержал с самой приветливой улыбкой. Чистые голубые глаза не раз выручали его в сложных ситуациях, придавая лицу циника и интригана невинное девичье выражение.
А Генрих бушевал:
– Я не желаю иметь с вашим королем никаких дел. Не смейте мне предлагать никаких проектов. Я и Фердинанд – немыслимо! После того как он предал меня во Франции, я и слышать не желаю ни о каком союзе с ним. И я не хочу вмешиваться в его дела с Италией и Венецией. Особенно с Венецией. Христианскому миру с юга угрожают турки, а республика Святого Марка – единственная морская держава, которая может им противостоять. Поэтому я скорее готов поддерживать ее, чем вступить в лигу, направленную против Венеции.
«Ого! – обрадовался Брэндон. – Одной этой фразой славный Хэл заработал мне немало венецианских денежек!»
– Ваше величество, – робко вмешался Кароза, – могу ли я считать ваши слова окончательным разрывом с моим королем?
– Когда я укажу вам на дверь, тогда и принимайте подобное решение. Я же просто не желаю вас видеть при дворе, но отнюдь не настаиваю на вашем выдворении из Англии. И учтите, я поступаю так только из любви к ее величеству королеве.
Дело было не только в этом. Разрыв с Фердинандом мог бы означать и сбои в торговле с Нидерландами – основным партнером Англии в торговле шерстью. А это был бы удар по английскому купечеству, с представителями которого Генрих недавно разговаривал. Кароза это понимал, поэтому и решился коснуться последнего щекотливого
