Под управлением любви. Булат Окуджава

      Гомон площади Петровской,

      Знаменка, Коровий вал —

      драгоценные обноски…

      Кто их с детства не знавал?

      Кто Пречистенки не холил,

      Божедомки не любил,

      по Варварке слез не пролил,

      Якиманку позабыл?

      Сколько лет без меры длился

      этот славный карнавал!

      На Покровке я молился,

      на Мясницкой горевал.

      А Тверская, а Тверская,

      сея праздник и тоску,

      от себя не отпуская,

      провожала сквозь Москву.

      Не выходят из сознанья

      (хоть иные времена)

      эти древние названья,

      словно дедов имена.

      И живет в душе, не тая,

      пусть нелепа, да своя,

      эта звонкая, святая,

      поредевшая семья.

      И в мечте о невозможном

      словно вижу наяву,

      что и сам я не в Безбожном,

      а в Божественном живу.

      О Володе Высоцком я песню придумать решил:

      вот еще одному не вернуться домой из похода.

      Говорят, что грешил, что не к сроку свечу затушил…

      Как умел, так и жил, а безгрешных не знает природа.

      Ненадолго разлука, всего лишь на миг, а потом

      отправляться и нам по следам по его по горячим.

      Пусть кружит над Москвою охрипший его баритон,

      ну а мы вместе с ним посмеемся и вместе поплачем.

      О Володе Высоцком я песню придумать хотел,

      но дрожала рука и мотив со стихом не сходился…

      Белый аист московский на белое небо взлетел,

      черный аист московский на черную землю спустился.

      В моей душе запечатлен портрет одной прекрасной

       дамы.

      Ее глаза в иные дни обращены.

      Там хорошо, и лишних нет, и страх не властен

       над годами,

      и все давно уже друг другом прощены.

      Еще покуда в честь нее высокий хор поет хвалебно

      и музыканты все в парадных пиджаках.

      Но с каждой нотой, Боже мой, иная музыка

       целебна…

      И дирижер ломает палочку в руках.

      Не оскорблю своей судьбы слезой поспешной

       и напрасной,

      но вот о чем я сокрушаюсь иногда:

      ведь что мы сами, господа, в сравненье с дамой

       той прекрасной,

      и наша жизнь, и наши дамы, господа?

      Она и нынче, может быть, ко мне, как прежде,

      благосклонна,

      и к ней за это благосклонны небеса.

      Она, конечно, пишет мне, но… постарели

       почтальоны,

      и все давно переменились адреса.