ли, – сказал я. – Там только дельфины.
– Не упоминай при нем о мартышках, – попросила Ванесса, – не то он опять заведется.
– А он что, специалист по мартышкам?
– Он специалист по развалу собственной карьеры.
– Я и не знала, что ты разваливаешь свою карьеру, – обратилась ко мне Поппи.
– Да он только этим и занимается, – сказала Ванесса.
Еще через час в руках Поппи появилась фляга с бренди. Было шесть вечера, а в шесть вечера, где бы она ни находилась – в Уилмслоу, Чиппинг-Нортоне, Лондоне или Манки-Миа, – Поппи всегда пропускала первый стаканчик.
– Кто составит мне компанию? – спросила она.
– Нет уж, спасибо, – сказала Ванесса. – Я за рулем, если ты еще не заметила.
Ее бесило пристрастие Поппи к выпивке: в шесть вечера первый глоток, а в полседьмого уже пьяна. Это было, пожалуй, единственное пристрастие матери, не разделяемое ее дочерью. За выпивкой в шесть обычно следовал скандал в полседьмого.
С моей мамой была та же история. Хотя Поппи была гораздо моложе ее, они вращались в одних социальных кругах и имели сходные привычки – в частности, напивались в одно и то же время с одинаковой скоростью. И в тот самый день, с поправкой на разницу в часовых поясах, моя мама наверняка тоже была под градусом у себя в Уилмслоу, а мой отец, как обычно, следил за тем, чтобы она в таком состоянии не получила травму. Я никогда не питал особо теплых чувств к отцу, но его забота о маме не могла не впечатлять. Однажды я был свидетелем того, как он привязал маму своим брючным ремнем к фонарному столбу в самом центре Честера, после чего отправился за машиной.
В ту пору мне было лет семь или восемь.
– Подойди и поцелуй свою мамочку, – позвала она, а когда я подошел, свирепо прошипела мне в ухо:
– А теперь развяжи меня!
Могли ли подобные воспоминания катализировать мою страсть к Поппи? Не исключено. Я не отказался от бренди, который она – уже не очень твердой рукой, сверкнув ногтями, – подала мне в том же серебряном стаканчике (точнее, это была крышка от фляги), из которого пила сама. Так что посредством стаканчика наши губы соприкоснулись.
– В Манки-Миа есть мартышки? – снова спросила она.
Этот вопрос она повторяла все чаще и чаще по мере опустошения фляги, пока не уснула как раз в тот момент, когда впереди показались дома на морском берегу. И тот же самый вопрос прозвучал какое-то время спустя, когда она проснулась уже в кемпинге:
– Это Манки-Миа? А здесь есть мартышки?
11. КОМЕДИАНТ
Что, если нежелание брюхатого голландца говорить со своими восторженными почитателями в аделаидской ратуше содержало скрытую издевку? Что, если этот час молчания в действительности был актом головокружительного красноречия, расчетливым дадаистским жестом, призванным унизить легионы примитивных болтунов вроде меня, перемещавшихся от фестиваля к фестивалю с багажом затасканных шуточек и анекдотов?
Я много думал об этом голландце по дороге
