“Не плачьте! Посмотрите, как собачки играют! Мама, ну посмотри же, как они хорошо катают друг друга!” И смех и грех! Представь! Бегут рядом с нами и трахаются! Феллини! Интересно, да? Трагедия и комедия рядом, как правило. А тебя кто-то нес на руках. Не помню. Может, дядя Валя? Тетя Лида с мамой шла.
Около порта к нам присоединилась целая толпа народу и портовый оркестр. На улице музыканты не играли – мама запретила, а на кладбище играли. Шопена, как водится, а потом цыганочку сбацали – ты знаешь, папа так хотел. Когда надо было кидать землю в могилу, дядя Валя моей рукой сгреб немного земли и кинул. Этот звук земли о крышку гроба… Меня как прорвало. Стала плакать громко, как я умею. Мама упала. Ее не могли оттащить от могилы. Держалась за нее, как вросла. Кричала все: “Толя! Толя!” Как будто он ей ответить мог. А потом тише, хрипела только.
Обратно ехали в грузовой машине, за борта держались. Почему в грузовой? Странно… были же какие-то автобусы, катафалки, странно…
А дома столько всего было уже наготовлено. Баба Ира этим заправляла. Не одна, конечно, женщины ей помогали, соседки. Маму положили на папин диван. Почему-то у нее в руках папины письма оказались. Он же из командировок ей каждый день открытки писал: “Здравствуй, моя любимая женушка, мой Симок!” Так вот, она держит в руке папину открытку, а рядом тетя Лида сидит. Мама говорит: “Почитай мне, Лида, Толины открытки. Я ничего не вижу”. Тетя Лида: “Как не видишь? Сима, читай!” А мама: “Я ничего не вижу”.
Потом приехала “скорая”, и маму увезли. В Симферополь, в глазную клинику, как ты знаешь. А с нами осталась тетя Лида. Потом она уехала, а к нам с тобой выписали ее тетку из Симферополя. Да, она ей тетка была. Такая хорошая, добрая такая старушка. Мура ее звали, кажется. Молчаливая только очень. Все пекла нам какие-то булочки. Мы с тобой даже прибавили в весе к маминому возвращению. Мама, помню, вернулась худая и… смирившаяся, что ли?
А я все ждала, что папа вернется. Не мог он так уйти навсегда. Думала, что это такая игра: проснусь – и он дома.
Крещение
Спустя полгода после смерти отца нас с Нанкой крестили. Мама была неверующей, инициатива принадлежала ее подруге тете Дусе – она и стала нашей крестной. А маме было все равно.
В церкви было почти темно, и мы держались за руки. Мама куда-то делась, а может быть, и вообще не входила. Рядом – черные чужие беззубые бабки, но мы их не боялись. В огромном пространстве хотелось бегать, но нас быстро отлавливали за шиворот и придерживали. Помню много света около деревянного круглого корыта, у которого было золотое дно. Как Надю крестили, не помню, а со мной все так быстро произошло, что я осталась недовольна (хотелось как следует поплескаться). Ложку кагора помню. Понравился. Дали конфеты и пряники. Конфеты мы сразу съели, а пряники оказались твердыми и невкусными. Выходя, мы их кинули за огромную тяжелую дверь. Нас стали ругать, и маме было стыдно за нас. Желтые пластмассовые крестики, которые нам дали, были легкими и скучными. Мы их никогда
