теплый вечер пах прожаренными солнцем травами. Мелкая белесая пыль забивалась в босоножки, пачкала городские ажурные носочки, Суворов уверенно месил песок холщовыми тапками и вводил сыщицу в курс последних парамоновских вестей:
– Все пришлые как нарочно расселились на той стороне деревни. Сычи, старуха Стечкина с детьми, Черный… то есть Павлов. Мы его за одежду Черным прозвали… Наши все, кроме Матрены, рядышком живут – вот. – Обвел руками два относительно приличных палисадника и один запущенный. – Я живу между Глафирой Терентьевной и домом покойного Мухина. Соседствуем.
О том, что несколько лет назад купил Фельдмаршал у пропойцы Мухина приличный кусок угодий за баней под кроличьи клетки, оповещать не стал. Кому какая разница, раз ударили по рукам добровольно за два пузыря «Столичной»? Земля-то все равно пропадала…
Недолго повозившись с веревочкой-запором на Фединой калитке, Суворов пригласил Надежду Прохоровну во двор покойника:
– Проходите, сейчас окно покажу, откуда Федьку увидел… Или, может быть, сразу в дом пойдем?
– А разве он не опечатан? – удивленно подняла брови бабушка Губкина.
Фельдмаршал хитро прищурился:
– Милиция только входную дверь опечатала. А я… того… – поднял вверх указательный палец. (Как поняла уже Надежда Прохоровна, данный, усиливающий внимание жест был наиболее употребимым в арсенале начальника почтальонов.) – Когда милиция уезжала, заднюю дверцу только камушком припер. Щеколду не задвигал, как чувствовал, что проникнуть понадобится.
Надежда Прохоровна, не слишком одобряя хитрого почтовика, покрутила головой:
– А когда Федора убили, задняя дверь заперта была?
– Да, – твердо ответил Фельдмаршал. – Все двери, все окна были заперты изнутри. Даже то, что с выставленным стеклом стояло. Пойдемте, – поманил за собой, – к задней двери все равно вокруг дома обходить, так что место, откуда я в дом заглянул, по дороге будет. Эх! Знал бы, что вас встречу, снимки с места преступления с собой захватил! Я ж, Надежда Прохоровна, все тут заснимал. Кузнецов сказал – действуй, Сергей Карпыч, вдруг районные опять с разряженной камерой приедут.
Довольно узкая, заросшая сорняками и крапивой тропка тянулась между домом и старыми корявыми яблонями. Суворов подвел Надежду Прохоровну к окошку с забитой фанеркой нижней четвертью, зябко поежился и мотнул подбородком:
– Тут. Тут и стекло выставленное валялось, вот и камушек, на который я взгромоздился…
Надежда Прохоровна привстала на шаткий валун, осторожно провела пальцем по засохшим, выщербленным кускам красноватой оконной замазки, гвоздики, которыми стекло непосредственно к раме крепилось, нащупала…
– А стекло-то давно выставляли, – пробормотала под нос, но Фельдмаршал расслышал:
– Федька через это окно часто сам лазал. Когда мать-покойница еще жива была, так запирала его в доме, чтоб на пьянки не бегал. А он выставит стекло и был таков.
