бумагу шайтан – и убедит тебя в том, как прекрасно убить собственного отца…
«И из-за этого вздора они убивают друг друга»?!
Именно. Красный цвет разливается по изящным, скрупулезно выписанным миниатюрам: рубин горит на эфесе сабли; красное покрывало скрывает от чужих глаз невесту; красные чернила смываются в воды Тигра с брошенных в реку книг; с красной краской смешивается вытекающая из жил кровь… «Есть только красный цвет, и только ему можно верить». Не очень ловкое (в переводе В.Феоновой) заглавие программного романа Памука – «Меня зовут красный» – точно передает ауру повествования, пронизанную мотивами страдания, насилия, гибели… иначе говоря – конца света.
Откуда это ощущение?
Здесь мы подходим к осмыслению главной коллизии Памука. Запад – Восток… Одно просвечивает сквозь другое. «Когда я на Востоке, я хочу быть на Западе, а находясь на Западе, стремлюсь на Восток». Естественное желание, когда видишь оба берега Босфора… Шайтан – вот кто все разделяет, Аллах же все объединяет. Но объединяет так, что именно ему, Аллаху, «принадлежат и Восток, и Запад».
Далее начинается драма. Европейцы – против подобного вселенского порядка. Их художники рисуют мир не так, как велит видеть его Аллах¸ а так, как хочет видеть человек. Отдельный человек, который смотрит на мир в перспективе. И художник, зараженный таким зрением, пишет перспективу. Отдельный человек не похож на других людей – в его изображении появляются индивидуальные черты. Возникает «портрет», который европейцы вешают на стену, словно это бог. Человек, со всеми его потрохами, оказывается на месте бога… И это знак конца света.
А раз так, то на месте бога может оказаться что угодно. Лошадь. Или дерево. Или – с особым смаком поминаемая – собака. Изобразить мир в перспективе – значит изобразить его с точки зрения собаки. Да и собака не с каждым будет говорить, а только с тем, кто понимает ее собачий язык.
Этой европейской манере (венецианской, как чаще формулирует Памук) противостоит… он не говорит «азиатская», он говорит «восточная». В рассуждении, которое я взял эпиграфом, западной манере противопоставлено искусство персидское. Но может быть и китайское, и монгольское, и индийское. Наконец (переступая красную границу Иран – Туран) может быть и османское. Праведную вселенскую жизнь пишут в Тебризе и Багдаде, в Герате, Ширазе и Самарканде… Главное – как пишут, как увидел их Аллах. Без всякого намека на «стиль», «манеру» и «индивидуальные особенности». Художнику вообще лучше ослепнуть, чтобы его не сбивал с толку внешний мир, – писать лучше всего по памяти, проникая в суть вещей. А суть неизменна. «Птица, летящая среди звезд, должна застыть в неподвижности, будто прибитая к небу».
«Старые мастера, ожидающие бархатной тьмы Аллаха, хорошо знают, что если днями, неделями, не шевелясь, смотреть на такие рисунки, то душа, в конце концов, растворится в бесконечном времени…»
Въедливый западный рассудок, конечно, задаст ехидный вопрос: а художник,
