когда он уезжал. Те самые мелочи, ставшие вдруг кричащими. Воображение рисовало ему отвратительные сцены, которые происходили в квартире в его отсутствие. Он видел подробности так, словно сам снимал на пленку. Ревность и обида захлестывали его, но через минуту тот же внутренний голос нашептывал, почему еще этот ремень здесь очутился.
Сперва он хотел оставить все как есть – и пусть будет как будет. Но потом передумал и положил ремень на видное место. Он специально положил его так, чтобы Аня сразу увидела. Положил и ждал. Но ничего, кроме досады, на лице Ани не отразилось. Она тщательно скрутила ремень, бросила в шкаф и насмешливо сощурила глаза:
– Где нашел, Пинкертон?
– Там, куда вы его бросили.
Пауза.
– Что ты сейчас ищешь? – она.
Он ходил по комнате, невидящими взглядом скользя по предметам.
– Крышку от машинки.
Пауза.
– Она на подоконнике.
Пауза.
– Уходишь?
Замок на крышке щелкал, он поднимал и выносил машинку. Ставил в коридор к ботинкам.
– Вещи потом, вот ключ, – связка брякала на телефонный столик.
Аня пожимала плечами и выходила на кухню.
Садилась спиной к двери.
– Или ты хочешь что-то сказать мне? – не выдержав, кричал он из коридора.
Она молчала.
– Это то, что я думаю?
– Какая разница.
– Какая?! – опускался на пол.
– Если ты так думаешь, какая?
– Ты хочешь сказать…
Она резко поворачивалась:
– Я ничего не хочу сказать.
– Так я ухожу?
Как только он задал этот беспомощный вопрос, сражение кончилось. Теперь Аня могла придумать что угодно или не говорить ничего. Никаких прав выяснять и спрашивать у него больше не было. Не ей, а ему предстояло вымаливать прощение.
Однако история, которую рассказала Аня, превзошла даже те картины, которые рисовало его воображение. Оказывается, ремень этот принадлежал не Виталику, он принадлежал австрийцу, с которым Аня жила в прошлой жизни и о котором вскользь рассказывала. И вот на днях этот австриец вернулся, предъявил права.
– Не знаю откуда! – кричала Аня, глядя в пустое окно. – Нашел, позвонил, напросился. Сказал, что у него есть что-то о моей бабке. Что хочет передать. Тебя же не было!
Монотонно, с паузами на глубокие затяжки, Аня говорила. А он сидел на полу в коридоре, оглохший от боли, и не понимал, как жить со всем этим дальше.
Австриец, рассказывала Аня, ползал на коленях и клялся, что не может ее забыть. Готов увезти, жениться. Готов на все ради одной ночи. А когда Аня попыталась выгнать его, набросился и взял силой.
– Он массажист. Не руки, тиски.
Показывала синяки.
– Потом
