ведьму-мачеху, которая обманом заняла место родной матери, и пообещал им:
– Ещё вернётся родная-то, погодите!
Старший пожал плечами:
– Если умерла? Этого не бывает…
Не бывает? Господи, да сколько же раз мёртвые, даже изрубленные на куски, воскресали, если их спрыснуть живою водой, сколько раз смерть была не настоящая, не божья, а от колдунов и колдуний!
Я начал возбуждённо рассказывать им бабушкины истории; старший сначала всё усмехался и говорил тихонько:
– Это мы знаем, это – сказки…
Его братья слушали молча, маленький – плотно сжав губы и надувшись, а средний, опираясь локтем в колено, – наклонился ко мне и пригибал брата рукою, закинутой за шею его.
Уже сильно завечерело, красные облака висели над крышами, когда около нас явился старик с белыми усами, в коричневой, длинной, как у попа, одежде и в меховой, мохнатой шапке.
– Это кто такое? – спросил он, указывая на меня пальцем.
Старший мальчик встал и кивнул головою на дедов дом:
– Он – оттуда…
– Кто его звал?
Мальчики, все сразу, молча вылезли из пошевней и пошли домой, снова напомнив мне покорных гусей.
Старик крепко взял меня за плечо и повёл по двору к воротам; мне хотелось плакать от страха пред ним, но он шагал так широко и быстро, что я не успел заплакать, как уже очутился на улице, а он, остановясь в калитке, погрозил мне пальцем и сказал:
– Не смей ходить ко мне!
Я рассердился:
– Вовсе я не к тебе хожу, старый чёрт!
Длинной рукою своей он снова схватил меня и повёл по тротуару, спрашивая, точно молотком колотя по голове моей:
– Твой дед дома?
На моё горе дед оказался дома; он встал пред грозным стариком, закинув голову, высунув бородку вперёд, и торопливо говорил, глядя в глаза, тусклые и круглые, как семишники:
– Мать у него – в отъезде, я человек занятой, глядеть за ним некому, уж вы простите, полковник!
Полковник крякнул на весь дом, повернулся, как деревянный столб, и ушёл, а меня, через некоторое время, выбросило на двор, в телегу дяди Петра.
– Опять нарвался, сударик? – спрашивал он, распрягая лошадь. – За что бит?
Когда я рассказал ему – за что, он вспыхнул и зашипел:
– А ты на што подружился с ними? Они – барчуки-змеёныши; вон как тебя за них! Ты теперь сам их отдуй – чего глядеть!
Он шипел долго; обозлённый побоями, я сначала слушал его сочувственно, но его плетёное лицо дрожало всё неприятней и напомнило мне, что мальчиков тоже побьют и что они предо мной неповинны.
– Их бить – не нужно, они хорошие, а ты врешь всё, – сказал я.
Он поглядел на меня и неожиданно крикнул:
– Пошёл прочь с телеги!
– Дурак ты! – крикнул я, соскочив на землю.
Он стал бегать за мною по двору, безуспешно пытаясь поймать, бегал и неестественно кричал:
– Дурак я? Вру я? Так я ж тебя…
На крыльцо кухни вышла бабушка, я сунулся
