и от его советов. Последние три года он жил как изгой, как прокаженный. И что же теперь? Сын, сам-то не став еще советником, свои советы охотно раздавал по сторонам. Не без хитрецы, пожалуй. Самое ценное себе все-таки оставлял. Тимофей Саввич и в московскую, главную, контору наведывался, и в купеческий коммерческий банк. Все верно: капиталы росли как на дрожжах; через год миллионные потери были уже восстановлены, потому что сын вернул на фабрику старых, опытных ткачей и брака не стало, ткани на глазах преображались. Дружбу с хорошими художниками завел, рисунки каждый месяц обновлялись и становились все игривее. Особых вольностей в печатных тканях Тимофей Саввич не одобрял – но ведь прибыль, прибыль!.. Продажа шла все успешнее, словно Савва околдовал скупщиков, которые и развозили-разносили товар по России. Радоваться бы?
Все так, но называть себя хозяином сынок запретил – только директором-распорядителем, в кабинет к нему как к себе домой приходили начальники цехов, даже мастера, даже работные люди, которым он выказывал особую ласку. Виданное ли дело! Такое панибратство к добру никогда не приводило. Верные други и соглядатаи старого хозяина, вроде зятька Карпова, главного механика Кондратьева, главного бухгалтера Назарова, с тревогой на несколько голосов говорили при встрече:
– Незнамо, что и дальше будет! Клуб какой-то, а не директорский кабинет…
– Ссыльным мирволит… Мало, что хорошие спецы! Но не они ли своим бунтарством разорили все фабрики?
Зятек-доцент и научную подоплеку подводил:
– Еврейским марксизмом попахивает. Так-то, наш дорогой Тимофей Саввич.
Старый Морозов тоже не лаптем щи хлебал. И про марксов-энгельсов, бывая за границей, слыхивал, и дурного разбойника князя Кропоткина поругивал, и от появившихся доморощенных Плехановых отплевывался; сопливый ветер – он не больше чем пыль с большой дороги. Но чтобы в дедовском, морозовском кабинете?
Что-то надо было делать. Хоть и хвори подкашивали ноги, как на владимирском суде, а надзор следовало усилить. Пайщики пайщиками, а основные капиталы были у него да переданные в надежные руки – у женушки. Мария Федоровна и то стала беспокоиться:
– Смотри, Тимоша, не оказаться бы нам на старости лет с голыми задницами.
И Тимофей Саввич решился:
– Вот пару деньков отлежусь – да и устрою ревизию сынку. Время хоть и холодное, да в шубе-то не замерзну.
Был ноябрь 1888 года.
Год всего и прошел, как он передал дела сыну. Мал срок, а пора вразумить бизона…
Право, пора, ишь он – Англией кичиться!
Неохотно тогда отпускал упрямого бизона – но ведь Англия, не Египет же какой-то. Тимофей Саввич с пониманием дела английские станки устанавливал на своих фабриках. Под грозное ворчание – и все-таки благословил сына: пускай поучится, может, и добрую английскую науку переймет. Был свой прямой расчет в том, чтобы сын, поучась в Кембридже и в Манчестере, возле тамошних инженеров потолкался. Англия! Текстильная
