не видели в нас чужих, а по существу ими не быть… Этот „еврейский вопрос“ не к другим предъявляет требования, а к нам самим»[39]. – Григорий Ландау: «пусть мы зависим от окружающих нас народов», но «в некоторой степени мы сами создаём свою судьбу, и своими деяниями и состоянием предопределяем отношение к нам окружающих… Неслагаемая с себя задача – познать себя, свои силы и слабости, свои ошибки и грехи, свои беды и болезни. В этом… обязанность перед нашим народом и перед его будущим»[40].
Прямо напротив тому полагал их современник, выдающийся и многими чтимый публицист Жаботинский: «Для людей моего лагеря суть дела совершенно не в том, как относятся к евреям остальные народности. Если бы нас любили, обожали, звали в объятья, мы бы так же непреклонно требовали „размежевания“». И ещё он же: «Мы такие, как есть, для себя хороши, иными не будем и быть не хотим»[41].
И Бен-Гурион, вспоминают, однажды как бы «всему свету указал: „Важно, что́ делают евреи, а не что говорят об этом гои“»[42].
Бердяев давал этому чувству евреев такое объяснение: «Потеря нацией своего государства, своей самостоятельности и суверенности есть великое несчастье, тяжёлая болезнь, калечащая душу нации. То, что еврейский народ… совсем лишился государства и жил скитальцем в мире, изломало и искалечило душу еврейского народа. У него накопилось недоброе чувство против всех народов, живущих в собственных государствах», и склонность его к интернационализму «есть лишь обратная сторона его болезненного национализма»[43].
Владимир Соловьёв писал: «Доведенный до крайнего напряжения, национализм губит впавший в него народ, делая его врагом человечества, которое всегда окажется сильнее отдельного народа». Это высказано им в предупреждение националистам русским, но, хотя и глубоко расположенный к евреям, он в этой связи признаёт: «Утверждение своей исключительной миссии, обоготворение своей народности есть точка зрения древне-иудейская»[44].
А вот размышления современного иерусалимского раввина Адина Штейнзальца. Евреи постоянно находятся под воздействием двух движущих сил. Одна – «это наша поразительная способность видоизменяться, приспосабливаться, становиться похожими на людей, среди которых мы живём… Способность… впитывать окружающую культуру… Наша адаптация – это внутреннее преображение. С языком чужого народа к нам приходит глубокое понимание его духа, его чаяний, его образа жизни и мыслей. Мы не просто обезьянничаем, а становимся частью этого народа», – и даже, перехлёстывает он: «мы оказываемся в состоянии понять этот народ лучше, чем он сам понимает себя». А оттого «у других народов складывается ощущение, что евреи не только берут их деньги, но изощрённо похищают у них душу и таким образом становятся их национальными поэтами, драматургами, художниками, а через некоторое время – устами и мозгом их народа»[45].
Да,
