не меньше самих очевидцев. Все началось две недели назад. Во дворе, не в самой середке, а ближе к пятиэтажкам, был за низкой, по колено, железной оградкой разбит крошечный скверик с десятком низкорослых яблонь-«дичек» и акации, и примыкающая к нему детская площадка с неизменной кучей песка под грибком-«мухомором», игрушечного домика, «катущкой» и качелями. И вот каждый вечер, ровно в семь, на границе скверика и деткой площадки стало появляться туманное марево. Чуток поколебавшись даже при полном отсутствии ветра, оно начинало вращаться, сворачивалось то ли штопором, то ли миниатюрным смерчиком – чуть выше ближайших «дичек» – и крутилось со скоростью старомодной пластинки, посверкивая разноцветными бликами и еле слышно потрескивая. Смерчик при этом был бледным, полупрозрачным и плохо заметным при достаточно еще ярком свете. Повертевшись так ровно полчаса, смерчик исчезал так же бесшумно, как и появлялся. Все это было бы безобидным и даже забавным, если бы всех, находившихся при этом во дворе больше тридцати секунд не охватывал дикий, неуправляемый, ничем не санкционированный страх. Даже не страх, а тот первобытный Ужас, от которого бешено колотится сердце, замирает дыхание и чернеет в глазах.
С таким Ужасом совладать не смог никто из обитателей всех трех домов, включая детей и собак. А ведь это был дворовый «час пик», когда детишки вовсю носились на площадке, когда выводили на прогулку домашних псин всех пород. А в скверике, за грубо сколоченным, плохо оструганным столом, потемневшим от времени, как и в старину, «забивали козла» пенсионеры, потягивая пивко вперемешку с водочкой. То есть двор был востребован именно в это время суток, и терять его люди никак не хотели.
Стали звонить в милицию, жаловаться. На четвертые сутки начальнику отделения надоело выслушивать от дежурных о постоянных звонках, и он послал участкового Серегина. В смысле, не далеко-далеко, а разобраться, что там за бодяга, принять меры, выявить виновных, словом, хватать и тягать.
Младший лейтенант Серегин, первогодок, только начавший топтать землю, не мог по этой причине возбухнуть и отказаться, прикрываясь тем, что это не его участок. Участок был Хлопырева, но тот, не желторотый юнец, а давно уже половозрелый «мусор» со всеми вытекающими, неделю назад «ушел в штопор», и вернуть его оттуда досрочно не было никакой возможности. У Серегина зашевелились нехорошие предчувствия по поводу этого дела, но он молодцевато козырнуть «Есть!», и пошел выполнять приказ начальства.
Вечером того же дня он при полной форме вошел в указанный двор, расстегнув на всякий случай кобуру. Наверное, он был единственным милиционером в городе, носившим табельный «макаров» в кобуре на поясе, как и написано в Уставе, где его никто никогда не носит. Пистолет носят в самых разнообразных местах – в боковом кармане пиджака, сзади за брючным ремнем, словом, где угодно, только не в кобуре. И в этом наверняка есть свой глубинный смысл, недоступный зеленым новичкам.
В общем, Серегин
