сосудам. Кровь теперь сидела в сосудах и не высовывалась, побаиваясь.
Беседа продолжала прыгать с кочки на кочку, иногда проваливаясь в зыбкую трясину пустоты порожнего переспора. Но, в конце концов, всегда выходила на стремнину всеобщего интереса.
Прерываться не хотелось, но опять наступила очередь, и ОН пошёл за сывороткой правды в напитке истины. А куда пошёл? Хуже не придумаешь! В ба-ка-ле-ю! В бакалею!
Продавец был вежливейшим, культурнейшим в третьем поколении (из тех, кто пальцем проверяет чистоту стакана), и отсвечивал улыбкой № 37, с которой явно не дружил. В собирательном образе «хозяина жизни» сквозило: «По капле выдавливай из себя улыбку и, может быть, в отдалённых закоулках своего недоразвитого подсознания ты едва ощутишь слабый отблеск полуоттенка чувства, похожего на часть радости, полученной от твоей работы!»
– Не сломай зубоскулы об губоскалы, «столичная».
Одним предложением ОН попытался разбить «скульптуру» и, одновременно, заказал покупку.
– Детям до двадцати одного не отпускаем. Ваш паспорт!
Не искажая гримасы (отдадим ему должное, но потом, не за прилавком), процедил халдей, при этом назад и вперёд продавая водку «без сдачи» тринадцатилетним младенцам.
Пришлось доставать корочку:
– Там адрес моего дня рождения, приглашаю и вас!
Не на шутку рассмешил ОН. Но нашла мясорубка на кость.
– Вы знаете, как раз этот день для вас заказан отсутствием меня!
Грубыми и совсем не такими словами всё-таки сорвался продавец.
Цель была достигнута. Общаться дальше не желалось, и ОН отвалил, не посчитав недостающую сдачу.
«Травите змеев ядами!»
Вприпрыжку держалась за руку ФРАЗА, забегая вперёд и подхалимно заглядывая в глаза.
Бутылка была доставлена и начались «распри деления». Все легко намекали, что ОН не очень-то умно поступил, купив одну, подразумевая: «пошли дурака за водкой, и тот принесёт один литр!» ОН выкручивался, говоря, мол, «водка» не бывает во множественном числе и такому подобно…
Помирил всех от ссоры поэт Непечтаный. (То ли ошиблись в паспортном столе, то ли это была настоящая фамилия матери, то ли так его звали в связи с отношением к нему печатных органов, то ли с детства придерживался принципа «не печь в штаны», то ли, что совсем уж странно, поэт не носил с собой печать).
Непечтаный, привставши весь, сел на край бочки и, схватившись за ключицы явно-тайных читателей-почитателей, начал:
Что есть Земля?
Гнилой трухи комок?
Где злая тля
О паре рук и ног
Урча, грызёт
Кишащую родню,
И в щель ползёт
С проклятьем – белу дню?
Или Земля,
Как самородок тот,
Что мать Судьба
Единожды даёт!
Живой глоток
Прохлады Бытия,
Который смог
На свет явить тебя!
Что есть мечты?
Сомнительная блажь?
Или хандры
Прикресельный
