style="font-size:15px;"> – Иду!!! – Старший из купцов сбежал по сходням, обогнал невольников, ушел вперед.
Лысый же кривич с кузнецом довели гребцов до уже знакомой Середину цепи, быстро перековали: держать людей на веревке им казалось недостаточно надежно. Закончив работу, оба убежали в разбойничью слободку – да так и не вернулись. Даже покормить и напоить рабов не удосужились. Хорошо хоть работать не требовалось и рта никто не затыкал.
Двое из гребцов на разных концах цепи запели что-то заунывное, еще несколько о чем-то переговаривались, один паренек просто заплакал.
– Чего это он? – кивнул соседу на плаксу Олег. – Судьбинушку свою жалеет? Недавно в рабах?
– А ты, новгородец, неволе, никак, радуешься?
– Я тут ненадолго, – пожал плечами ведун. – Не первый раз попадаюсь. Но хозяева мои после сего обычно долго не живут. Примета такая.
– Сбежать надеешься?
– Зачем? – усмехнулся Середин. – От зла бегать нельзя. От него землю русскую очищать надобно.
– Все мы поначалу храбрились. – Велимош вздохнул. – Однако же кривичи – хозяева опытные, глаз никогда не спускают, без цепи ни на миг не оставляют.
– Посмотрим, – не стал спорить Олег.
– Смотри… – согласился угличанин.
Некоторое время они лежали молча. Однако вскоре Велимош заскучал и заговорил:
– Ясень это хнычет. Любаву свою все оплакивает.
– А что с ней случилось?
– Не с ней, с ним случилось, дубина! – покрутил пальцем у виска Велимош. – В рабство он попал! Отправился по шерсть, да сам оказался стриженым. А какая у них любовь была! Вся улица завидовала. Мы ведь, новичок, все с одной улицы… Ну, которые угличские.
– Когда мы с ней маленькими были, я ей случайно палкой в лицо попал, когда в лапту играли, – услышав, что говорят о нем, неожиданно встрял паренек. – До крови кожу порвал. У нее шрам после этого остался длинный и глубокий. Вот здесь, под правым глазом, от щеки до носа. Она плакала много и говорила, что некрасивой останется. А я тогда поклялся, что женюсь на ней, когда вырасту. Нам, когда сие случилось, всего по девять годков и было-то.
– Тили-тили-тесто, жених и невеста, – припомнил Велимош. – Дразнили мы их еще. Но они все едино за ручку ходили.
– Я знал, что мы поженимся, и она знала. К тому шли, к тому готовились, друг без друга себя не мыслили, – продолжил Ясень. – Но пока малыми были, все токмо смеялись, а как Любава «рубаху сняла»[5], так отец ее тут же запретил встречаться нам начисто. Сказывал, неровня. Он литейщик знатный, по всей Руси его подвесы, браслеты и подсвечники вычурные ценятся, среди торговцев костромских, вологодских и ярославских дружбу водит. Хотел иного жениха, зажиточного, найти.
– Ну да, все как всегда, – ничуть не удивился Середин. – Всегда есть безумные юные влюбленные, и всегда есть злой богатый папа, который почему-то не желает оставлять дочку в нищете.
– Мы
«Снять рубаху» – стать девушкой на выданье. Девочки на Руси носили простую рубаху, а когда становились девицами на выданье, то начинали носить поневу (юбку). Данное событие даже сопровождалось особым ритуалом «запрыгивания в поневу».
