Существуют несколько экземпляров с перевёрнутым красным штемпелем, надпись про перелёт в Сан-Франциско сделана вверх ногами. Говорят, эту ошибку велел произвести всесильный Ежов.
– А Ежову-то зачем понадобились перевёртыши? – не понял писатель.
– Собирал редкие марки, – пожал плечами Попов. – Среди филателистов кого только не встретишь.
В кабине стоял холод, пассажиры задумчиво глядели в покрытые коркой снега иллюминаторы, разговаривать не хотелось. Будённый сидел в своей меховой шубе на мешках, развалясь, по-купечески. Он нашёл в одном из ящиков револьвер и рассматривал находку, заглядывал одним глазом в чёрное отверстие. Каждый думал о своём. Горький что-то записывал в блокнот, иногда смешно слюнявил карандаш. Александр Степанович прикрыл глаза и задремал, но мысль его работала. Хотя поначалу ему вовсе не хотелось участвовать в этой авантюре, он на удивление легко дал себя в неё втянуть. В пользу лондонской экспедиции говорило одно: дело шло не только и не столько о приоритете. В каждой стране есть свои Кулибины. Американцы, например, считают Сикорского, великого конструктора аэропланов, своим собственным гением. А ведь начинал он у нас, в России. Нет, дело не в приоритете, а в том, какую нацию посчитают через десятки лет в мире за «главную». Это спор стран между собой тайный, давний, негласный. Принадлежите вы к передовой державе, или ваша нация одними деревянными лопатами торговать может – таковое ей место в табеле о рангах отведётся. Получается, тут мировой престиж. Вот оно что!
Мысли Попова прервал крик штурмана. Он высунул одну руку в чёрной меховой перчатке и показывал большим пальцем вниз. Левченко заботливо помог пассажирам укрепить парашюты, проверил то, что мог, и дал последние инструкции. Дверца раскрылась, ледяной воздух стремительно наполнял кабину. Будённый, как и полагается военному, попавшему в общество гражданских, первым встал у дверцы. Завладев средством спуска с высоты, он принялся показывать присутствующим трос, болтавшийся сбоку, за который следовало дёрнуть.
– Вывалишься из кабины, досчитай до пяти и рви за верёвку! – крикнул он поочередно в ухо Горькому и Попову. – Видите впереди зелёную площадку? Держите курс туда.
Он первым шагнул за открытую дверцу самолёта и исчез из вида. Потом неловко вывалился Горький, ударившись парашютом о край люка. Третьим должен был спрыгнуть Александр Степанович. Он недолго постоял перед открытой дверцей, слушая свистящий воздух. Затем повернулся спиной к открытой двери, пожал руку второму пилоту:
– Благодарю вас и вашего коллегу, господин Левченко. Ещё раз простите за беспокойство.
Перекрестился, закрыл глаза и сделал шаг в бездну.
Приземление прошло довольно успешно: все парашюты раскрылись. Правда, при посадке маршал переломал какие – то кусты, проехав по ним сапогами, как битюг по пашне. Александр Степанович услышал треск материи: его пиджак оказался разорван на рукаве.
– Как говорят у нас в альбоме, где тонко, там и рвётся, – заключил маршал, показывая на порванный локоть профессора.
– Весьма
