же Дубова заняла удивительную позицию.
– Вы в школу только что пришли работать, – заявила она мне. – И у вас уже такие происшествия!
– У меня? У меня? – не могла я поверить своим ушам.
– У вас, у вас! Как вас, простите… по имени-отчеству…
– Да не важно! Какая разница, как меня зовут, если вы мне говорите подобное?
– Вот, поэтому ваш сын и дерется! У него мать такая агрессивная! Представляю, как вы с детьми обходитесь…
– Да вы что вообще! С больной головы на здоровую!
– А вот больными чужих детей обзывать не на-а-до! Еще педагог называется!
Я смотрела на местами ярко накрашенную, плохо причесанную, как-то не по-школьному одетую учительницу – в синих джинсах, обтягивающих ее мощные бедра, выпущенной наружу ярко-желтой блузке с огромными воланами, колыхавшимися от каждого ее движения, и думала: хорошо, что не она ведет класс моих детей. Вот так смотрели бы каждый день на этот ярко-малиновый рот, на огромные звенящие сережки с прыгающим посередине шестируким Буддой, на перекатывающиеся по большой груди воланы… Мир бы казался другим. И слушали бы ахинею. Если она мне, не стесняясь, говорит такое – что же она ничтоже сумняшеся говорит детям? Могу себе представить.
Можно было бы спросить, что она вдруг так защищает Дубова. Не думаю, что ей лично попадет за его проделки. Всё же у него есть родители. Возможно, окажется, что он чей-нибудь сын.
– Он чей-нибудь сын? – спросил меня Андрюшка, когда я позвонила ему вечером рассказать про наши новые победы.
– Нет. Ты же знаешь – я эту школу выбрала в том числе потому, что все наши местные мажоры – дети управы, префектуры, прокурорские да депутатские – учатся в лицее через улицу.
– Помню-помню, как же, как же, – засмеялся мой брат. – Ни объевшихся мажоров, что хорошо, потому как им, наглым, все сходит с рук. Ни евреев, что плохо.
– Конечно, плохо – они способные, воспитанные и мотивированные.
– Что там у вас с объединением, кстати? Объединили в результате или отбились?
– Не отбились. Многонациональная школа теперь будет.
Мы еще поговорили с Андрюшкой о том – хорошо или плохо, что наша школа сливается, волевым приказом чиновников, с соседней, где раньше учились дети приезжих, в основном из Средней Азии и Предкавказья. Андрюшка все больше смеялся – как он делает всегда, когда ничего изменить не возможно.
– Пойдешь на митинг? Взять тебе разрешение? Организуешь активисток, покричите, помашете плакатами…
– Андрюш… Бессмысленно.
– Ну вот, тогда терпи. Зато теперь у вас в районе нет «школы для черных». Это же здорово! Раньше было очень обидно. Правда, очень плохое название. А теперь никому не обидно.
– Ты знаешь слово? Как назвать, чтобы не обидеть?
– Нет. «Приезжие».
– И я не знаю.
И
