стала полигоном, на котором проверялись моральные качества советского человека.
Подвиг или предательство – перед лицом такой альтернативы излишни полутона и нюансы. Да и результаты не вызывают сомнений. Война сама обеспечила черно-белый подход, и никакие гуманистические пассажи не могли уничтожить принципиальную простоту такого деления.
Идея выбора между плохим и хорошим пронизывала всю культуру 60-х, и автор никогда не скрывал от читателя, что он точно знает, на чьей стороне правда.
Нравственная определенность основывалась на убеждении, что в мире всегда есть одна истина, что всегда известно, кто прав, а кто виноват. И если в мирной жизни все это осложнялось, то на передовой нравственные проблемы превращаются в дилеммы. Тут нет неразберихи, на которую так сетовал оживленный Твардовским Теркин:
Не понять, где фронт, где тыл.
В окруженье – в сорок первом —
Хоть какой, но выход был.
Был хоть суткам счет надежный,
Был хоть Запад и Восток…34
Путаная реальность 60-х изрядно перемешала фронт с тылом и даже Восток с Западом. В ней уже не оставалось места для строгой простоты сталинских лет (народ и его враги). Тем нужнее был пример войны, тем нужнее были люди, прошедшие школу выбора. «Третьего не дано!» – в 60-е под таким лозунгом проходил урок гражданского ликбеза.
Война заговорила эзоповым языком. Как писала «Правда», «каждое талантливое произведение о борьбе народа учит, как жить и сегодня»35.
Скажем, если искусство изображает солдат мальчишками, то это означает, что теперешняя молодежь, проклинаемая за узкие брюки и джаз, сможет защищать родину не хуже своих хулителей: «Мы сами пижонами слыли когда-то, а время пришло – уходили в солдаты»36.
«Коммунизм – это молодость мира, и его возводить молодым», – гласили лозунги. Молодые уверяли, что возведут, ссылаясь на опыт юных предшественников в серых шинелях.
И все же война в начале 60-х была другой, чем до и после этих интересных лет. Конечно, герои оставались героями, а предатели – трусами, но и те и другие были правдоподобными; моральный императив облачался в жизненные формы.
Так взошла звезда Василя Быкова, который для многих был образцом честности в жадную до этой добродетели эпоху.
В прозе Быкова вопрос о роли ветеранов в мирные, но боевые дни 60-х решался с солдатской прямотой. «На сколько же фронтов надо бороться – и с врагами, и с разной сволочью рядом, наконец, с собою»37, – говорит герой его повести (естественно, мальчишка).
Война кончилась, но передовая осталась. Ветераны воюют и тогда, когда окопы делят не фронт, а советское общество.
Продолжает войну и Василий Теркин, который возвращается с того света, чтобы навести порядок на этом:
В этот мир живых, где ныне
Нашу службу мы несем…38
На какую именно службу определил Твардовский своего любимца – не ясно,
