не все равно. Она расспрашивает тебя обо всем.
– Всем все равно, – безнадежно ответила Пегги. – И эти руки ранят.
– Твои руки?
– Нет, другие руки. Руки налезают. Руки, которые ранят!
– Чьи руки?
– Не скажу. – Опять этот детский тон. – Я никому не обязана рассказывать, если не хочу.
– Что еще ранит?
– Музыка ранит. – Пегги снова говорила тихим задыхающимся шепотом. – Люди и музыка.
– Какая музыка? Почему?
– Я не скажу.
Доктор Уилбур осторожно обняла Пегги за плечи и помогла ей сесть на кушетку. Тронутая этим, Пегги тихо пожаловалась:
– Понимаете, всем все равно. И ни с кем нельзя поговорить. Ты вроде как неприкаянная. – Наступило молчание. Затем Пегги сказала: – Я вижу деревья, дом, школу. Я вижу гараж. Я хочу войти в него. Тогда все будет в порядке. Тогда будет не так больно. Боль будет не такой сильной.
– Почему?
– Больно, когда ты недостаточно хорош.
– А почему ты недостаточно хороша? Расскажи доктору Уилбур побольше о том, почему бывает больно и что это значит.
– Меня никто не любит. А я хочу, чтобы кто-нибудь хоть немножко заботился обо мне. Нельзя любить кого-нибудь, когда всем все равно.
– Продолжай. Расскажи доктору Уилбур, в чем там сложности.
– Я хочу кого-нибудь любить и хочу, чтобы кто-нибудь любил меня. Но никто не хочет. Вот почему больно. В этом вся и разница. А когда всем все равно, от этого начинаешь беситься, хочется говорить всякие вещи, рвать все, бить, лезть сквозь стекло.
Неожиданно Пегги умолкла и исчезла. На том месте, где она сидела, теперь находилась Сивилла.
– У меня вновь была фуга? – спросила Сивилла, быстро отстраняясь от доктора. Она была испугана и встревожена.
Доктор кивнула.
– Ну, вроде бы все обошлось лучше, чем в прошлый раз, – успокоила себя Сивилла, осмотрев помещение и увидев, что никакого беспорядка нет.
– Как-то раз вы говорили мне о музыке, Сивилла, – сказала доктор, пытаясь выяснить, знает ли Сивилла о том, что говорила Пегги. – Расскажите мне об этом немножко побольше.
– Что ж, – сдержанно ответила Сивилла, – я брала уроки фортепьяно, и миссис Мур, моя учительница, частенько говорила: «У тебя врожденные способности. Хороший слух, хорошие руки, хорошее туше. Но тебе нужно побольше заниматься. Все это у тебя получается и без практики. А что получилось бы, если бы ты хорошенько занималась?» Но я не занималась. И не рассказывала ей о том, что не занимаюсь, потому что мама постоянно критикует меня. Всякий раз, когда во время занятий я делала ошибку, мама вскрикивала: «Так неправильно. Неправильно!» Я не могла этого вынести, поэтому не занималась, когда мама была где-то поблизости. Но как только она выходила из дома, я бросала все дела и садилась за пианино. У меня всегда все получалось за пианино. Если бы не получалось, меня бы прикончило внутреннее напряжение. Когда я стала зарабатывать, то первым делом купила себе пианино.
– Ага, –
