пространства и времени, не поднимался выше слепой зависимости от вещей предметного мира.
По законам множеств равнодействующие силы истории этой страны пребывали в точке кризиса. Свободная в выборе, она, подобно ветру, на самом деле безвольно неслась в общем потоке неизвестно куда. Саморазрушение замедлилось и застопорилось, титульный род перестал рожать, и лишь на окраинах неудержимо размножались племена. Время перестало идти, образуя заводи, покрывшиеся болотной тиной, и расплескать ее могло лишь одно – взрыв тлеющего вулкана посреди этого острова, и затем последняя гигантская волна, которая затопит все.
Прошло много времени с тех пор, как я попал в эту страну, где теперь, в темнице, жду приговора. Врата тюрьмы – это вход в ад, установленный мистической силой общественного договора, где и жертва, и даже надзиратель уже не принадлежат себе. Замкнутый в клетку клубящийся кошмар болезненного состояния, утягивающий в безумие. Здесь задача – не вернуть человека к нормальной жизни, а довести его до дна падения.
Мне теперь это на руку. Спасительная могила, где похоронил себя после смерти той, которую любил.
Но это ничто по сравнению с природным катаклизмом, поколебавшим этот остров. Скоро исчезнет ненависть, и не будет виноватых. Жизнь – это уже не отсрочка абстрактной смерти, а внезапная догадка, что и любовь, и все твое противостояние, ленивые надежды, рассчитанные на неопределенное время, уже бесполезны, все просто провалится в небытие, оставив развалины надежд и неоконченных дел, которые казались такими важными.
Я заканчиваю мои, может быть, последние записки. Кому они нужны, написанные для себя, не знаю. О чем хотел поведать? Что прожил зря, не оставив по себе ничего заметного? Когда думаешь о смерти, все-таки первым встает банальный вопрос, может быть, еще без осознания полной картины: что оставляю людям? Но это сейчас не проходит. Оставить заметное – бессмысленно. Накроет лава вулкана, и мы исчезнем под стометровой толщей пепла.
Может быть, это последняя попытка ухватиться за щепку, пахучую исцеляющую щепку, чтобы выплыть в великое одиночество ожидания.
2
А было так.
Я очнулся на кромке берега, у носа плескались волны. Болела голова, я потрогал затылок, там был синяк.
Плоская первобытная земля, как будто попал во времена, когда еще не зародилась жизнь. Далеко невысокие неприметные сопки, и возвышается странная гора, из которой идет дым. Может быть, этот остров вулканической природы? А сзади только водный горизонт перед глазами – бесконечный океан, серьезный, не допускающий легкомыслия. Он навевал одиночество, словно за этим горизонтом новый горизонт, и нет ему конца. Здесь хорошо начать новый человеческий род, если бы рядом оказалась Ева.
Потрогал себя, комбинезон высох. Летнее тепло. Что случилось? Да, был в командировке на краю моей земли, куда-то летел и потерпел крушение. Наверно, попал в быстрое теплое течение, вроде Гольфстрима, оно унесло неведомо куда. Что это за берег?
Странное ощущение: забыл весь объем своей жизни, наверно, выросшей из какой-то истории, – амнезия, отчего возникло отчаяние полного одиночества во вселенной. Амнезия – страшное состояние. Все, чем болел, страдал, что любил, – все исчезло, и только подземный гул напоминал о чем-то погибшем и похороненном.
Побрел вдоль берега, испуганный однообразным плеском волн.
Шел долго, и меня все больше наполняло одиночество. Где я? Куда исчезло покойное ощущение общности, откуда меня недавно выбросило? Я задыхался, как рыба на песке, из-за отсутствия человеческого.
Шел уже третий день. Ночью, озябнув от дыхания моря, спал на сухом валежнике, наброшенном волнами на берег, а днем шел.
Первые дни надеялся кого-то увидеть, пока окончательно не обессилел, потерянный в пространстве и времени. Сосал настоящий голод. Рот сухой, язык склеился от жажды. Икры ног болели, тяжесть в ногах замедляла шаги.
Казалось, останусь здесь навсегда, и буду глядеть в безнадежный горизонт, пока не покинут силы.
Удовлетворение понижает энергию, неудовлетворение – повышает (кажется, Фрейд). Одиночество – взрывает душу отчаянием. Пронзило такое одиночество, словно я единственный, кто остался на земле. Один! Живому существу невозможно остаться совсем одному, когда некого любить, некого терять, не с кем ссориться, обманывать, изменять, быть недовольным.
Потом потерял надежду. Ночью, лежа на валежнике и глядя в звездное небо, стал грезить. Вообразил себя далекой звездой на краю всего – самой одинокой. После Большого взрыва материя стремится к самосохранению и развитию, и эта ее сторона подхвачена живыми существами в таком эмоциональном порыве, что любое удаление равносильно смерти. Чтобы добраться до собратьев на ближайших звездах, потребуется преодолеть миллионы световых лет. И живая душа панически вырывается оттуда – в общую игру энергий, близость
