хлеб где? – спросил он. – Хлеб дать забыла.
– Сейчас, – ответила Ксения, но не двинулась с места, потому что боялась оставить мужа одного в комнате.
– Неси же, – велел Удалов и тут же стал уменьшаться. – Ой, – сказал он, не понимая еще, куда делась тарелка с супом и почему голова его находится под столом.
Ксения подхватила его тряпкой под бока, извлекла из одежды и с радостью ощущала, как Корнелий съеживается под руками, словно воздушный шарик, из которого выпускают воздух. Корнелий, видно, опомнился, начал дергаться, сопротивляться, но движения его были схожи с трепетанием птенца, и потому без особого труда Ксения, так и не вынимая его из тряпки, сунула в сумку и вывалила на белую вату.
Корнелий все еще ничего не мог сообразить. Он понял, что находится в темном глубоком погребе, на жестких, упругих стеблях, вроде бы на выцветшей соломе, сверху колеблется огромное лицо, странным образом знакомое, словно в кошмаре, а на лице видна улыбка. Рот, в котором мог бы, согнувшись, разместиться весь Удалов, широко раскрылся, и из него вывалились тяжелые, громовые слова:
– Хорошо тебе, моя лапушка?
И тогда Удалов понял, что лицо принадлежит его жене, вернее, не его жене, а какой-то великанше с чертами Ксении Удаловой. Удалов зажмурился, чтобы прогнать видение и вернуться за стол, к недоеденной тарелке супа. Но жесткая солома под рукой никуда не пропадала, и Удалов ущипнул себя за бок, вызвав тем оглушительный хохот чудовища.
– Ни на какую рыбалку ты не поедешь, – сказала тогда Ксения. – Посидишь дома. С семьей. Спасибо Льву Христофоровичу, что пожалел бедную женщину. Теперь-то я с тобой, бесстыдник, хоть на выходные дни не расстанусь.
И видя тут, что человечек в сумке засуетился, осознавая наконец масштаб беды, в которую угодил, Ксения заговорила ласковым голосом:
– Корнюша, для твоего же блага! Это все любовь моя виновата. Век бы с тобой не расставалась, ласкала бы тебя, нежила.
К Удалову сверху свесился палец размером с него самого, и этот палец нежно погладил Удалова по макушке, чуть не содрав с нее последние волосики. Удалов изловчился и укусил кончик пальца.
– Ну что ты, лапушка, ну что ты волнуешься, – огорчилась Ксения. – Посидишь немножко, придешь в себя. Поймешь, что так полезнее. Потом телевизор посмотрим. Я тебя в канареечную клетку посажу. Все равно пустует. Детишки не увидят. Детишек я на первый вечер к мамаше послала, потому что ты с непривычки можешь чего-нибудь лишнего натворить.
– Прекрати! – крикнул Удалов. – Немедленно прекрати. Ты что, с ума сошла со своим Львом Христофоровичем? Да я вас по судам загоняю! Мне на работу в понедельник.
Ксения только покачала сокрушенно головой, и ее волос канатом упал рядом с Удаловым.
– Завтра к вечеру, – сказала Ксения, – будешь как прежде. Ты кушать хочешь?
Удалов рухнул на вату и уткнулся в ее жесткие толстые волокна лицом. Положение было обидное. Рыбалка погибла. Ксения полагала, что протест Корнелия вскоре иссякнет и тогда можно будет поговорить с ним по-хорошему и даже добиться его согласия
