коснулись каждый собственного лба. У аминтеса там было светло-коричневое, почти незаметное на загорелой коже пятнышко размером с мелкую монетку. У пирофилакса – чуть крупнее и розовое, прикрытое свесившейся седоватой прядью.
– Загадка природы. – Кириан задумчиво покачал головой. – У нас, Лекасов, в каждом поколении только один ребенок наследует эту странность: не родинка и не нарост, а изменение пигментации кожи. Размер бывает разный, цвет тоже, но это всегда кружок и всегда на одном и том же месте. Мой дед был единственным из шести детей, кто родился таким. Пятно было большое, багровое. Он говорил, что у него третье око, которое никогда не спит и всё видит.
В детстве я этого недреманного ока очень боялся. – Пирофилакс улыбнулся. – А у матери, тоже единственной меченой из семерых братьев и сестер, пятнышко было совсем маленькое и черное. Она шутила, что ее курица клюнула. Я же еще ребенком придумал, что меня коснулся огненным перстом архангел, дабы я всю жизнь служил священному огню. А ты? Какое название для свой отметины придумал ты?
– Никакое. Я не придаю этому значения, – солгал Дамианос.
Во сне с Белой Девой, самом первом, она обратила свой лучезарный взор ему на чело, и он понял: вот зачем он носит на себе этот знак. Чтобы Она могла его опознать.
– Пятно и пятно, – пожал он плечами.
– Нет, – с убеждением молвил отец. – В человеческой судьбе просто так ничего не бывает. Если ты – единственный из всех моих детей, кто унаследовал мой огненный перст, в этом есть какой-то смысл.
«Он уже говорил это в прошлый раз, – подумал Дамианос. – И в позапрошлый. И совсем давно, в детстве. Про то, что почему-то только я один родился с кружком на лбу. Будто хочет забыть про это, а видит меня – и поневоле вспоминает. Хотя стоит ли удивляться, что он не помнит всякую ерунду?».
У отца была поразительная способность слышать не произнесенные собеседником мысли. Ее-то он сейчас и продемонстрировал:
– Погоди, я тебе всё это уже говорил во время нашей предыдущей встречи. Старею. Память слабеет…
Пирофилакс сокрушенно развел руками и тут же доказал, что наговаривает на свою память:
– Когда мы виделись? Девятого мартуса пятнадцатого индикта?
– Точно так, отец, – почтительно склонил голову Дамианос.
Ничего родственного в этом обращении не было. Все аминтесы называли пирофилакса «отцом» – в том числе, говорят, и новые, купленные на рынке. Скола была и остается одной семьей.
– А перед тем мы виделись… первого февраля тринадцатого года. До того, постой-ка… в квинтилисе восьмого года, двадцатого числа… – продолжил пирофилакс, щурясь на огонь лампы.
Если б Дамианос так хорошо его не знал, то вообразил бы, что перед встречей отец заглянул в биографос и хочет произвести впечатление. Но зачем великому человеку красоваться перед аминтесом второго разряда? Кириану нравится проверять свою исключительно цепкую память, только и всего. Сам Дамианос мог перечислить
