с открытым ртом смотрел на меня. Потом захлопнул челюсть.
– Я все слышал! – подтвердил я. – Ты поешь!
Хмель развел руками – и побрел ко мне. Я достал из пакета белье, торопливо натянул трусы, потом влез в брюки, затянул ремень. Хмель подошел и встал передо мной, смущенный и растерянный.
– Хмель, зачем? – спросил я. – Ну зачем, скажи, ради Бога! К чему были все эти притворства? Зачем ты ходил с блокнотом и карандашом, зачем учил нас понимать жесты?
Лицо Хмеля мучительно исказилось. Он открыл рот – и заговорил:
– Я… з…з…за… заик… ик…
Он замолчал и развел руками.
– Но ты же пел! – сказал я обличающе.
Хмель кивнул. И неожиданно пропел, очень чисто и мелодично:
Нам песня строить и жить помогает,
Она как друг и зовет, и ведет!
И тот, кто с песней по жизни шагает —
Тот никогда и нигде не пропадет!
– Понятно, – сказал я. – Когда говоришь – заикаешься. Когда поешь – все нормально.
Хмель горестно кивнул.
– А не пробовал петь слова? – поинтересовался я, застегивая рубашку. – Просто обычные слова в разговоре…
Хмель улыбнулся.
– Ну да, – согласился я. – Нелепо как-то будет выглядеть… Широка страна, но неродная, мало в ней лесов, полей и рек… Ну-ка стой, товарищ нарушитель, и не смей замысливать побег!
Хмель захохотал в голос.
– Поешь ты здорово, – признал я. – Шикарный голос. У нас, в группе «Угол падения», солист хуже пел.
А он был еще из лучших…
У меня есть сердце,
А у сердца – песня,
А у песни – тайна,
Хочешь – отгадай, —
негромко пропел Хмель.
– Понял, – кивнул я. Сел на землю, отряхнул пыль с ног, натянул носки и принялся зашнуровывать кроссовки. – Никому не расскажу. А ты только старые песни поешь? Не современные?
Хмель сморщился. И неожиданно совершенно чисто, видимо на эмоциях, сказал:
– Дерьмо.
– Совершенно согласен, – кивнул я. – Ну ладно. Если захочешь как-нибудь попеть – я не буду против. Потопали на заставу?
Хмель энергично кивнул.
Глава 6
Нельзя сказать, что, когда поезд прибыл в Центрум, я уже не стоял на ногах. Нет, стоял, и вполне так бойко отбивался от Эйжел. И даже несколько раз хорошенько ее зацепил – вся воспитанная в детстве убежденность, что девочек бить нельзя, к тому времени полностью испарилась. Но я прекрасно понимал, что, дерись мы с Эйжел всерьез, – она бы меня просто убила.
А так – обошлось парой синяков и одной ссадиной.
Бой она прекратила сама, после чего улыбнулась и внезапно обняла меня с такой энергией, будто намеревалась после рукопашной устроить урок вольной борьбы.
– Молодьец… Умьница…
От нее очень хорошо пахло – и разгоряченным женским телом, и какими-то незнакомыми жаркими благовониями (слово «духи» все-таки не подходило к одной мощной ноте – не то сандала,
