она преувеличила и достаточно было просто обработать ожог, но правда была в том, что её испугал не ожог, а поведение Даниила. Она вспоминала себя в детстве, когда кричала и плакала, каждый раз, когда падала. Даже если больно не было. Она вспоминала других детей. Они никогда не молчали, как будто не замечали своих повреждений. И они никогда не причиняли себя боль из-за любопытства. Дети были жестоки, они могли причинить боль кому-то другому из чистого любопытства и прирожденной жестокости, но никогда себе.
Ей хотелось утешения и успокоения, чтобы кто-то кому можно доверять, заверил её, что это абсолютно нормально, а она раздувает из мухи слона. Возможно, она будет выглядеть как истеричка, но накопившиеся сомнения терзали её.
– Что у вас случилось? – улыбаясь Даниилу спросил врач.
У него были добрые карие глаза и седые, густые усы. Он был как ожившая иллюстрация к книге про доктора Айболита. Ира подсадила Даниила, помогая ему забраться на обтянутую клеёнкой кушетку.
– Ожог, – объяснила Ира.
– Так, сейчас посмотрим, – сказал врач.
Недалеко от кушетки стояло множество мягких игрушек, чтобы успокоить маленьких, испуганных детишек и врач, наверняка, уже по привычке, взял плюшевую собачку и положил её на колени Даниила.
– Его зовут Гав-гав, – представил мужчина, приподняв плюшевую лапу, в приветствии, – ты ему понравился, и он хочет посидеть с тобой. Я посмотрю где у тебя болит, обещаю, больно не будет, а ты пока поболтай с Гав-гавом.
Даниил нахмурился в недоумении, глядя на собаку и как-то недоверчиво поднял её, после он посмотрел на врача, то ли желая объяснения, то ли желая одобрения.
– Вот и умница. Где у тебя болит?
Даниил протянул левую руку вперед, ожогом вверх, пристально глядя на врача. Тот улыбнулся, привычно воркуя, успокаивая ребенка, а сам потянулся к скляночкам и бинтам.
– Почему ты не болтаешь с Гав-гавом? Он тебе не нравиться? – принявшись за обработку ожога, спросил врач, чувствуя пристальный взгляд на своем лице.
Мальчик взял игрушку в правую руку, но казалось та его совершенно не интересовала, и он едва ли не забыл о ней. Он не бросал любопытных взглядом, не двигал мягкие лапы, изображая движение и совершенно не пытался пародировать голоса, имитируя жизнь в мягкой игрушке.
– Нравится, – сказал Даниил, разглядывая как врач начинает обматывать его руку бинтами.
Но он не дергался, даже когда ему должно быть было больно, что вызывало профессиональное беспокойство у мужчины. Такое поведение было не свойственно детям и пусть те были любопытны по своей природе лишь немногие могли рассматривать свои раны и как их обрабатывают и обычно, если они это делают, они непременно хныкали, как будто от наблюдения им становится больнее.
– Я не могу с ним говорить, – казалось, сказал самую очевидную вещь Даниил, – потому что он не живой. И я не могу ему нравиться.
– Вот как? – слегка посмеиваясь, сказал
