по коридору скакать. Хотя случаи разные бывают, и в качестве орудия шантажа даже вполне невинная запись может сыграть очень даже серьезную роль. Эка тебя занесло, одернула Арина сама себя. Если бы мотивом убийства был шантаж, так ведь господину стриптизеру никакие видеодокументы не требуются. Он сам по себе компромат. Собственно, про камеры в кабинетах она спросила для очистки совести, ни на что не рассчитывая. Это было бы чересчур прекрасно: получить видео убийства – вот ваш злодей, ну или как в данном случае злодейка, берите тепленькую.
– Что ж, если рассказать про эту таинственную даму вы ничего не можете, давайте на нее хотя бы посмотрим. Мимо входных камер она же проходила? И камера возле кухни, что глядит на коридор, ведущий в святая святых, должна была ее зафиксировать, правильно? – Арина лучезарно улыбнулась. – Вот и посмотрим.
– Света вас проводит.
Заплаканная Света, возникшая возле двери как по мановению волшебной палочки, мрачно кивнула.
Дед был хирургом.
Все знали, что если он тянет вполголоса уныло-безнадежную «По диким степям Забайкалья», значит тяжелых пациентов мало, и даже у тех, кто казался безнадежным, после операции наблюдается «положительная динамика». Маленький Ренат думал, что положительная – это от «положить», и не мог понять, что в этом хорошего: ведь если человека надо положить (от деда нередко можно было слышать «не совсем наш профиль, но очень просили, я его к себе и положил»), значит, он болен? Впрочем, годам уже к пяти Ренат научился понимать: если кого-то надо «положить», значит, дела его не очень, но если «положили» к деду, все будет хорошо, а если «положительная динамика», значит, все будет хорошо уже совсем скоро.
Зато мурлыканье залихватской «Полным-полна моя коробушка» сопровождалось подергиванием кустистой брови и поджатым углом рта – это означало, что дед недоволен: не то собой, не то низкой сопротивляемостью пациента, не то неожиданной силой болезни, не то непонятными послеоперационными осложнениями.
Деда звали Илья Ренатович, и он стал Ренат Ильич. Отца у него не было. Мама, если он спрашивал, пожимала плечом, иногда бросая равнодушное «и так бывает», бабушка только губы поджимала.
Бабуля не работала ни дня в жизни. Дед в своей клинике очень уставал, и «о нем нужно было заботиться». Это «заботиться» было ничуть не легче какой-нибудь работы: Ренат никогда не видел, чтобы бабушка хотя бы просто сидела, хотя бы пять минут. То возилась на кухне – если дед напевал «Коробушку», уговорить его поесть было почти невозможно, но бабушка вечно изобретала что-нибудь «эдакое», и он все-таки ел – то стирала, то гладила, то шила. Она даже ботинки умела чинить! Хотя ботинки обычно носили на угол, где в маленькой будочке сидел усатый Исидор Гаврилыч. Иногда он «болел» (так со вздохом говорила бабушка, а Ренат, став постарше, узнал от соседей, что эта «болезнь» называется «запой»), и если ботинки или сандалии нужны были срочно, бабушка довольно споро чинила их сама, ловко орудуя кривыми «хирургическими» иглами. Мама ходила на какую-то непонятную службу, выбранную по принципу
