шторы были плотно задернуты, чтобы свет не раздражал его величество, которого нервировало решительно все. В том числе и эти самые шторы, за которыми не видно было солнца, а Шеллара III как никогда живо интересовало, скоро ли проклятое медлительное светило склонится к закату. На закате должен был прийти придворный маг с очередным обезболивающим заклинанием, и этого момента король ожидал как великого блага. Он уже успел сто раз проклясть свое патологическое трудолюбие, свои бредовые идеи насчет заседания, изобретателя стимулирующего эликсира, всех своих министров и персонально графа Монкара, покойных членов Комиссии, растяпу-дядюшку, собственное скудоумие и несообразительность, небрежное отношение к хранению доспехов и уходу за ними, и в особенности неизвестного стрелка, имя которого так и не попало в историю.
Король пребывал в одиночестве – так как ему стыдно было стонать при подданных, то он всех выгнал вон. Дурманящее действие эликсира, которым его напоили после заседания, давно закончилось, оставив только тяжесть в голове. А боль вернулась. Шеллар пытался как-то с ней бороться, отвлекаться, о чем-нибудь размышлять, но ни о чем постороннем думать не получалось. Мысли перемешивались, обрывались и тут же расползались, а обмануть боль не удавалось. Отчаявшись сосредоточиться хоть на чем-нибудь, король прикрыл глаза и просто стал ждать заката. Он лежал в тяжелом, душном полузабытьи, прислушиваясь к дергающей боли в воспаленной ране, и мысленно упрекал себя в малодушии. «С Элмаром такое бывало много раз, – уговаривал он сам себя. – Это не страшно. Можно стерпеть не скуля. Неужели я хуже кузена? Неужели слабее этого несчастного мистралийского барда, который молчал, когда ему крошили руку хлеборезкой?» Уговоры помогали мало. Примеры терпения и мужества, которые его величество сам себе приводил, тоже не были достаточно эффективными. Он то и дело стискивал зубы, стонал вполголоса и мысленно осыпал ругательствами темные шторы, через которые не видно было, скоро ли закат, а также свое патологическое трудолюбие… и далее по кругу.
Услышав, как скрипнула дверь, король приоткрыл глаза и увидел, как кто-то тихонько входит в комнату.
– Мэтр? – с надеждой позвал он, подавив очередной стон.
– Нет, – негромко ответил вошедший и направился к стульчику Мафея. – Это я.
– Жак… – неуверенно выговорил Шеллар и замолк, не зная, что сейчас услышит в ответ. То ли его личный шут пришел, потому что простил, то ли решил высказать все, что думает о таких друзьях, перед тем, как уйти навсегда…
– Угу, – гость взгромоздился на стульчик, поставив ноги на перекладину, точно как Мафей, и, дотянувшись до тумбочки, зажег свечу. – Пусть будет светлее, а то не видно ничего. Вам не мешает?
– Нет, – чуть качнул головой король и посмотрел на Жака, пытаясь определить, что же он все-таки скажет. А тот молча смотрел на его величество, тоже, видимо, чего-то ожидая или не зная, как начать. Король не выдержал.
– Прости, – тихо сказал он и стиснул зубы, чтобы не застонать вслух.
– Что, плохо? – сочувственно качнул головой Жак. – Да
