слугам, ему полностью отошло семейное многомиллиардное состояние. Как и контрольный пакет акций Корпорации. Как и фамильный особняк. Как и прочее движимое и недвижимое имущество, бесценные коллекции антиквариата и картин, частная Би-яхта, и прочее, и прочее… без счету. Отец оставил ему все. Включая титул.
Отец.
Одинокий, несчастный старик.
Чудовище, которое с необыкновенной легкостью расправлялось с каждым, кто имел несчастье встать у него на пути и давило людей, как клопов, не задумываясь о последствиях, не ведая ни жалости, ни стыда, ни раскаянья.
Сатурн, пожирающий собственных детей.
Кит помнил, как сотни раз тяжелый отцовский кулак врезался ему в лицо. Кулаки ранили больно, но слова ранили куда больней. Кулаками и словами он преподавал сыну уроки, бесценные отеческие наставления. О, да. Кит научился многому. Беззвучно выносить любую моральную и физическую боль. Научился быть молчаливым, осторожным, бесконечно терпеливым. Научился ненавидеть. И ждать.
Очнувшись от своих горьких раздумий, он обнаружил, что настала его очередь произносить речь. Кит поднялся и оцепенел, поняв, что не подготовил речи – то ли замотался вконец, то ли, что было куда ближе к истине, сказать ему на самом деле было совершенно нечего. К счастью, теплая дружеская рука выручила его из глупейшего положения, затолкав в нагрудный карман пиджака сложенный вчетверо аккуратный листочек с речью.
– О-о… спасибо, Ричард.
– Милый мальчик, вечно ты витаешь в облаках. Просто выйди и прочитай. И меня благодарить не за что. Речь написал тебе зять.
Кит собрался сердечно поблагодарить и зятя тоже, но Гордону было не до благодарностей, он свою проникновенную речь над гробом усопшего уже произнес и теперь спал мертвецким сном. У крохотного Макса резались зубки, и счастливый отец которую ночь кряду развлекал мающегося зубной болью восьмимесячного сынишку рассказами об интересных случаях из своей юридической практики – кровавых убийствах, изнасилованиях, шантаже, воровстве, взяточничестве и мошенничестве в особо крупных размерах. Под утро младенец спокойно засыпал, забывая о зуде в деснах, а папаша тащился на свою высокооплачиваемую, престижную, обожаемую работу.
Все это не помешало Гордону написать превосходную речь – в хорошем смысле старомодную, в должных пропорциях разбавленную печальным лиризмом, сыновней преданностью и тем здоровым оптимизмом, каковой уместно чувствовать живым на похоронах мертвеца. Кит монотонно зачитал речь по бумажке, не глядя по сторонам и ни разу не запнувшись. Спустившись с церковной кафедры, Кит сел на место и через сестринское плечо опять взглянул на зятя.
– Я влила в деревенского олуха утром целый кофейник, не помогло. Может, вам обоим лучше поехать домой, – шепотом предположила Виктория.
– Знаешь, зайка, я вдруг вспомнил, есть такие птицы…
– Глупые курицы? –
