костлявая, босая,Кабальеро не забудешь!
Струны насыщали густой, цитрусовый, спиртовый воздух биением живых сердец. Струны звучали продолженьем сердца, наружным проявлением его постоянного, вечного стука: стук и грохот музыки, стук каблучков Фелисидад по плитам пола, стук ложек и вилок о чистую, о грязную посуду, о посуду с едой, с кукурузой и жареным тунцом, с маслеными такос и черными глазами маслин. Сердце, ты стучишь в такт музыке! Музыка вечна. Я танцую всегда. Так будет всегда!
Ее усатый таракан уже плясал, сплетая и расплетая безумные тощие ноги, вертя в руках гитару веретеном, вокруг нее. Он обхаживал ее. Так голубь танцует вокруг голубки. Самец и самка, ну что ж тут такого. Все в мире хотят друг друга. На время. На часок. А потом разлетаются, голуби. Фелисидад девственница! Он чует это. Он знает: ты – чистая. Он не тронет тебя. Дай ему просто покуражиться. Просто повыделывать вокруг тебя пьяные вензеля, жестокие узоры.
«А может, он колдун!»
Пот ошпарил ей спину. Полился между лопатками.
Марьячис грохотали:
Смерть, старуха дорогая!
Не вноси меня в письмовник:
Я великий кабальеро,
Я ведь лучший твой любовник!
Я в тебя посеял семя!
Зачала ты, черепушка!
«Я люблю тебя навеки!» —
Я шепну тебе на ушко!
Белобрысая Алисия глядела на эту пляску, слушала это оголтелое пение, видела, как бросают деньги к ногам марьячис посетители, и хищно думала: «Так, сколько же они мне отстегнут сегодня, мои мальчики?»
А Фелисидад упоена сальсой, ничего не видит – не слышит, ноги ее встают на носки, легко, воздушно движутся меж разбросанных по полу денег. Вот дура! Надо наклоняться и подбирать, а не то за тебя урожай соберут другие.
Вот она, судомойка, Ирена. Уже ловчит. Уже скользит в толпе, уже шарит ручонками по полу. Алисия засунула два пальца в рот и пронзительно свистнула. Марьячис не прекратили играть и петь. Замерла лишь одна, со вздернутыми вверх руками, Фелисидад.
Она одна испугалась свиста.
Подумала: рушится потолок.
Так стояла неподвижно, и ее доходяга-таракан сделал возле нее круг – и тоже встал, взбросив вверх гитару. А потом упал на колено – и губами к голой коленке Фелисидад припал.
И марьячис грянули последний куплет:
Понесла ты, калавера,
Нынче от меня ребенка!
Вот такой я бык могучий,
Над тобой смеюсь я звонко!
Видишь, я силен и весел!
Крепко так мое объятье!
Пусть по миру разнесется:
Смерть саму я обрюхатил!
– Смерть саму я обрюхатил! – подпевали люди, качаясь в такт песне за столами. С ближнего столика на пол свалилась бутылка, разбилась. Густо-красное вино поползло по полу змеей. Подползло к ногам Фелисидад. Тощий марьячи оторвал губы от ее колена.
Все захлопали в ладоши. Сквозь густую пелену дыма в кафе ничего
