Собора объявило Михаилу Феодоровичу волю народа о призвании его на русский Престол, юный Романов отказался от этого тяжкого бремени. Тогда архиепископ взял в руки сию икону и сказал ему и его матери: «Если не склоняетесь на милость ради нас, то послушайтесь ради чудотворного образа Царицы всех». Пред святою иконою Михаил дал согласие, и тогда инокиня Марфа подвела сына к чудотворному
Феодоровскому образу и, пав на колени, со слезами сказала: «Да будет воля Твоя, Владычице! Се Тебе, Пречистая Богородица, предаю чадо свое: наставь его на путь истины, на благо себе и Отечеству».
Так 14 марта 1613 г. шестнадцатилетний Михаил Феодорович, представитель издревле блиставшего своим благородством и государственными заслугами боярского рода Кобылиных-Кошкиных-Захарьевых-Юрьевых-Романовых, внучатый племянник незабвенной царицы Анастасии Романовны и сын великого своей преданностью Родине и православию митрополита Филарета Никитича, по благословению родительницы своей, инокини Марфы, стал Государем всея Руси.
О каком-либо ограничении его власти боярской думой или Земским собором, как это имело место при переговорах о королевиче Владиславе, не могло быть и речи. Народ, почти насильственно умоливший юного Михаила вступить на царство, полностью передал всю власть прежних Московских государей своему избраннику.
Феодоровская икона Божией Матери стала фамильной святыней династии Романовых. В доме Ипатьева в Екатеринбурге была найдена копия этой иконы, принадлежавшая царице-мученице Александре Феодоровне – она без нее никуда не выезжала.
28 марта (воскресение). О пребывании в церкви
…Что нам сказать о тех, которые не в молчании предстоят, не участвуют в воспевании славословий, но разговаривают друг с другом, и нашу словесную службу Богу смешивают с какими-то праздными разговорами, и сами не слушают священные и боговдохновенные слова, и желающим слушать – мешают? Доколе, о, вы – такие люди! – будете хромать на оба колена, как сказал бы фесвитянин Илия, – желающие одновременно участвовать и в молитвах, и в неблаговременных, земных разговорах и не исправляющие друг друга, как это подобало бы, но взаимно всячески губящие друг друга, лучше же сказать – сами друг другом уничтожаемые? Доколе не удержитесь вы от суетных слов, но дом молитвы будете делать домом торговли или вести страстные разговоры, дом, в котором произносятся и воспринимаются слухом словеса жизни вечной? Эту вечную жизнь мы, с нашей стороны, просим у Бога с непостыдной надеждой; а со стороны Бога, она даруется тем, которые всей душою и всем помышлением молят о ней, – но не тем, которые даже, так сказать, и не полный язык подвигают к молитве. <…> Убоимся же… мы, чтобы, привнося внешние чуждые слова на сем священном Божественном Жертвеннике, я говорю о Церкви, не стать нам вконец осужденными сущими в ней божественными словами, отсюда делая самих себя достойными изречения проклятия и осуждения. О, убоимся, молю, и доколе пребываем здесь, со страхом предстоя Богу, будем приносить моления; выходя же отсюда, покажем с этих
