зачэм абижаишь! Я прыличный человэк! У мэня дэти! Болшая сэмья! Я глупостями нэ занимаюсь! Мине приятно будет с табой в оперу, театр сходыть! В рестаран пиригласыть, да! Покушать вкусно, пасыдэть, пагаварыть. А потом дамой атвэзти! Я табой интэресуюсь, минэ кукла нэ нужна! кукол пално, только свистни!
– Люблю армян! – неожиданно подала голос бабулька. – У меня муж армянин был. Хороший человек. Полвека душа в душу прожили.
– Вай, бабо! – радостно воскликнул Хачик. – Как его звали? Как фамылия? Можит, я слышал?
– Карапет его звали, – сказала бабулька. – А фамилия – Саакян. Мы на фронте познакомились. Я санитаркой была, а он танкистом. Водителем. Подожгли их под Курском, ноги у него обгорели. В госпитале он нашем лежал, а я его выходила. Семьи у него не было, после войны под Москву приехали, тут и жили. А помер он четыре годочка как, – старушка помолчала, видно предаваясь воспоминаниям, потом дрогнувшим голосом закончила: – Хороший был человек!
Неожиданно «Фольксваген» затормозил у обочины. Армянин вышел из машины, распахнул дверцу со стороны бабульки и, просунувшись в кабину, крепко расцеловал ее в обе щеки. Потом вернулся на свое место, тронул машину и сказал:
– Спасыбо, бабо.
Несколько минут ехали молча.
– Хачик, – кокетливо спросила Оксанка, – мы вас не сильно напрягаем со временем?
– С табой хоть на край свэта, дарагая! – улыбнулся армянин.
Милада смотрела в окно, где мелькали посевные поля, как плесенью затянутые бесконечными дачными поселками. Как это получается, думала Милада, у людей благосостояние растет, землю покупают, дома строят… А где хлеб выращивают? Все же поля дачами застроены! Здесь наверняка комбайны, трактора были, на них колхозники работали… Подумав о пшенице, она вдруг вспомнила, как в детстве бабушка брала ее на зерноток. В памяти всплыли окутанные ароматной пылью горы золотистой пшеницы, которые молодые веселые колхозницы зачем-то постоянно кидали снизу вверх широкими деревянными лопатами. Такие же веселые, румяные парни в кепках и огромных полотняных рукавицах, краснея от натуги, таскали пузатые мешки в машину, с уханьем подкидывая их в высокий кузов. Вспомнила ощущение запущенной в мешок с пшеницей пятерни, и как часами могла наблюдать, за пшеничной рекой, бегущей по ленте транспортера. Воспоминания были светлыми, солнечными, радостными. Где теперь все это? Не работает зерноток, потому что не выращивают в совхозе хлеб. Заржавели транспортеры и комбайны. Зато у директора появилась иномарка S-класса и трехэтажный дом. А на полях, где прежде колосились пшеница, рожь и овес, где зеленел клевер для коров, стали, как грибы, вырастать дома и домишки. Всё продают, со вздохом подумала Милада, на которую внезапно накатила грусть.
– Долго еще, почтенная? – обратилась она к бабульке. Армянин обернулся и внимательно посмотрел ей в глаза. Милада не отвела взгляд.
– Нет, миленькая. Уже близко.
Дорога сделала поворот, огибая большой ухоженный круглый пруд. Проехали еще
