притворно сердилась и, входя в роль строгой еврейской жены, пыталась прогнать его со своей территории. Затем был неспешный обед и отдых. Они ложились в постель, и Мишка, дав ей подремать, подвергал ее ласковым пыткам. Ему это не просто нравилось – он этим жил. Во всяком случае, тем летом. И так на его месте поступал бы каждый, чью постель на законных основаниях разделила стыдливая, очаровательная нимфа. Вечером на гарнир были звезды и твердая уверенность, что оргазм совсем рядом. А иначе как терпеть это однообразное, утомительное и бессмысленное занятие, в которое превращается неполноценный секс! Каково это – чувствовать себя абсорбентом спермы, этаким бестрепетным подгузником! Она не баловала мужа разнообразием поз и, довольствуясь миссионерской участью, с большой неохотой взбиралась на него, когда он ее к этому принуждал. Нежась под опахалом ее вялого усердия, Мишка созерцал ее покорную фарфоровую наготу и словно не веря, что эти хрупкие сокровища принадлежит ему, смаковал и оглаживал все, до чего могли дотянуться его горячие руки. "Не торопись!" – просил он, но роль голой наложницы ей быстро надоедала, и она энергично и безжалостно доводила его до белого каления. Каждая их попытка была для нее, как запечатанный лотерейный билет, и каждый билет оказывался, увы, проигрышным.
Наступила осень, а с ней пора учебы. За лето она под действием Мишкиных гормонов выгодно изменилась, превратившись в цветущую молодую женщину, глядя на которую хотелось плакать и завистницам, и обожателям. Отдавая должное ее законному женскому опыту, подруги-девственницы спрашивали: "Ну, как у вас с этим делом?" "Прекрасно!" – отвечала она, лучезарно улыбаясь и твердо зная одно: удел женщины – доставлять мужчине удовольствие. Даже ценой собственного унижения.
Они заняли самую дальнюю комнату квартиры на Фонтанке, где звуковое сопровождение их однобокой страсти гасло в антиквариате, которым было набито их гнездышко. Ее обаяние, приветливость и рассудительное благоразумие выступили ходатаями перед Мишкиной матерью и обеспечили ей благожелательное отношение. Про отца его и говорить нечего – не чая в ней души, он носил с собой их свадебную фотографию, с удовольствием демонстрируя ее при случае и коллекционируя искреннее восхищение молодоженами.
В середине сентября она посетила женскую консультацию. Пожилая обстоятельная докторша осмотрела ее и отклонений не обнаружила.
"Все у тебя, деточка, нормально. Что касается твоих жалоб, то, во-первых, поменяем тебе таблетки, не знаю, кто тебе их прописал. Во-вторых, мужу своему скажи, чтобы не только о себе думал. В-третьих, не надо на этом зацикливаться и сама будь поактивнее. В общем, дерзай, деточка, и через месяц покажись!"
Легко сказать – дерзай! Она и рада бы, но как? Смешно сказать, но обратиться за наставлениями ей было не к кому. И дело даже не в том, что рядом не было искушенных подруг, а в том, что просить их об этом – значит, признаться в стыдной неполноценности. Стало быть, полагаться приходилось только на инстинкт
