отовлена компанией ЛитРес (www.litres.ru)
1. Осмысление
Отвратительное чувство! Тяжёлые веки, словно два слепленных вареника. Мышцы глаз вяло подёргиваются. Они похожи на свернувшихся червей, потерявших надежду выбраться наружу из высохшего яблока.
В его больном воображении вдруг появились мясистые, ехидно посмеивающиеся губы. Покуривая трубку и время от времени шевеля щёткой усов, губы плюются короткими словами с грузинским акцентом…
«От количества принимаемых лекарств и не такое привидится», – подумал он.
В надежде прогнать остатки кошмарного сна, взмахнул левой рукой, но тут же упёрся пальцами во что-то твёрдое, висящее низко над головой и на ощупь напоминающее стекло. От неожиданности его выцветшие брови поползли на лоб и потянули за собой кожу век. На приоткрытые щёлки глаз жадно набросился тусклый луч света, случайно застрявший в темноте и, вероятно, тоскующий по общению.
Он опустил глаза и увидел колышек собственной бородки на фоне чёрных отворотов пиджака. Его левая рука, оторвавшись от неопознанной тверди, шлёпнулась на гладкую ткань костюма и, переставляя сухие пальцы с жёлтыми ногтями, ползком добралась до кисти правой руки, сердито сжатой в кулак и безжизненно лежащей на животе. Густая тишина опустилась вязкой массой, монотонно загудела в голове и щекочущий, извивающийся шустрыми змейками страх, стал расползаться по его оцепеневшему телу.
«Что за чертовщина, неужели я умер?» – подумал он.
Мысль липкая, тошнотворная поднялась по пищеводу, разбухла, застряла в горле и, заграждая доступ воздуху, вызвала рвотный рефлекс.
С трудом превозмогая слабость, он кое-как продохнул. Пытаясь осознать происходящее с ним, вспомнил, как лежал в кровати, как пил противный куриный бульон, как заходил лечащий врач, как надоело болеть. Он тогда ещё подумал, вот окрепнет, неплохо будет снова отправиться на охоту. Неважно, что в инвалидном кресле, главное, обстановку сменить, природой полюбоваться.
А теперь, присмотревшись к тому немногому, что попало в его ограниченное поле зрения, он ужаснулся: «Да это же склеп. Господи! Похоже, я действительно по дороге на тот свет. Или уже там?… Лежу в прозрачном ящике. Угораздило же меня!.. – он страдальчески зажмурился. – Нет, глупости! „Cogito, ergo sum“[1]. Но тело… Чужое… Застывшее… Да, со мной, бесспорно, что-то не так».
Вдруг послышались шаги. Щелчок. Зажёгся свет. Он вздрогнул. Через редкую решётку ресниц всё видно, хоть и нечётко.
Суетящиеся блики за стеклом приняли очертания фигуры в белом.
«А вот и ангел», – подумал он.
Ангел очкастый и лысый махнул крыльями над крышкой склепа, чихнул, неприлично ругнулся, крылом утёр нос.
Стекло прошипело – ш-ш-шип, – сдвинулось в сторону. Вместо ангельского оперения, он увидел рукава белого медицинского халата и выпуклые бычьи глаза за толстыми линзами.
Страшная догадка хрипло ахнула, протекла под брюки, согревая холодное тело тёплой влагой.
«Патологоанатом, – подумал он, – аутопсия! Какой кошмар!..»
Лысый свистнул, заулыбался:
– Здравствуй, ВИЛ, наполоскался в луже? Давай знакомиться. Меня зовут Торпеда.
«Не вскрывайте меня, батенька, прошу вас! Смотрите, я – жив»!
– Его губы беззвучно шевелились.
Торпеда ухмыльнулся:
– Не бзди, кент, скоро чурёк шамать будешь[2].
Непонятная фраза растворилась в раскатах музыкальных звуков. Он прислушался… «Знакомая мелодия… Напоминает Аппассионату… Правда, аранжировка странная и фортепиано звучит необычно».
Музыка прекратилась.
«Какая эфемерная реальность, – подумал, – а может быть, мне всё это снится? Вот и лупоглазый патологоанатом зачем-то приложил к уху продолговатую коробку и разговаривает сам с собой».
Уставшие веки сомкнулись, а его чудом обострившийся слух принялся вылавливать отдельные слова из потока непонятной речи.
– Готово, Хозяин! Чего? Штейну башню клинит? Рано, говорит? А Зюга что? Кипятится? Пусть кончают гнилые базары. Хоть ВИЛ бацильный, но макитра варит. А тебе, начальник, не резон роги мочить. Догоняешь?[3] Ну, всё, пора сматываться! Алё! Алё! Сдохла мобила. Японский городовой!
Лысый сунул коробку в карман, сплюнул, схватил неподвижное тело за ноги и, вытянув его из саркофага, переложил на тележку. Покатил по коридору.
2. Изоляция
«Где я?» – он тяжело вздохнул и, кряхтя, приподнялся
Не бойся, друг, скоро хлеб есть будешь.
Готово, хозяин! Что? Штейн заупрямился? Рано, – говорит? А Зюга что? Кипятится? Пусть прекращают пустые разговоры. Хоть ВИЛ истощённый, но голова соображает. А ты, начальник, не лезть не в своё дело. Понимаешь?
