Вместо Горок вылез в Бурце. Ехал на пароходе. Он поднялся в гору и от переживаний умер. Разрыв сердца! Там вид открывался на наше село. Очень уж хороший был мужик.
Меня тоже вызывали в НКВД. Ногин сказал: «Вы часто бываете в коллективе. Может, будете передавать, кто что сказал?» Я ответила: «Нет, я часто бываю в коллективе, но разговоров не слушаю, только заставляю делать, что нужно». А потом они, видимо, пригласили эту работницу. Платили ли за это, не знаю.
«За разговоры»
Буркова Валентина Михайловна, 1915 г., учитель.
Мой одноклассник был взят за разговоры, он не вернулся. Взрослые боялись говорить в 1937-1938 годах, предупреждали детей. Ссыльных было много, больше женщин легкого поведения, из-за них в городе появились венерические заболевания.
28, 29, 30-й годы – это было тогда. Я помню, как шли колонны по этапу кулаков-выселенцев. Сначала лошади с людьми, детьми, потом люди с котомками, палками. В Кировской области ссылали в Кай и поселок Лесной. Их собирали на опорных пунктах. Колонны пеших шли по Вятскому тракту.
К Сталину и раньше, и сейчас хорошо отношусь. Он ведь не один в ЦК был. Все цари были душегубами, он тоже был. За 34 года не нажил ничего – порядочный человек. Была дисциплина: на 15 минут опоздал – под суд. Все были на работе, не прогуливали. В магазинах колбасы было по 12 сортов. Брали 200-300 грамм. В рассрочку давали всяких товаров, материи. Все было дешевое.
Чарушина Зоя Ивановна, 1928 г., медсестра.
Раньше, конечно, Сталин для каждого человека – это как отец родной. С таким уважением, трепетом относились и некоторые вместо иконы вешали, боготворили. Вот какое отношение было. И боялись… А как боялись? За пять минут опоздания судили. 30-е годы – это смутное время было. От родителей помню, боялись даже слово сказать, боялись где-то собираться, лишнего говорить. В 30-е перед самой войной хватали на ходу. Я была свидетелем, как отца у меня чуть не упекли за частушку. Все продал, приехал голый. Ни сесть, ни лечь – ничего нет, а спел частушку злую. Спел и все, а ведь частушка-то к Сталину и не относилась. Его бы расстреляли…
Маму тоже, если кто ночует из деревни, вызывали – кто, да что. Вверху жил над нами из «серого дома», так вот как мы ему смерти просили! Скольких он упек! Когда уж война кончилась, все на реку ездили на лодках кататься. И он, видимо, со своей организацией из «серого дома» ездил по реке на лодке, лодка перевернулась, и он на реке тонул. Все видели, а никто его не спас. И после войны не поймешь, что было. Почему в плену был? Да ведь он, может, раненый был, может, оглушило его. Виноват разве? Вспоминаешь, и волосы дыбом встают, вот какое время было!
Раздел II. Крестьянское счастье
«Жилось весело»
Платунова Елизавета Ивановна, 1900 г., дер. Ерусалим, крестьянка.
Деревня наша была на баском1 месте. Нашу речку пошто-то звали Крутец. Наверно, из-за того, что шибко было круто. Сбегали в нее малые речки: Водяниха, Борисовка. А вода-то в
