что хотите помочь ей. Сказали по радио. Значит, вправду так думали.
Ах ты черт.
– Это было интервью по поводу актуальных уголовных преступлений. – Теперь я старался держаться дружелюбно. – Просто я неловко выразился. Глупо получилось. Дело вашей сестры было весьма необычным. Потому я и сказал, что это мечта любого юриста.
Я и сам толком не верил, что это правда.
Передо мной сидел брат женщины, которая созналась ни много ни мало в пяти убийствах, а потом, получив увольнительную, за день до суда сбежала от конвоя и покончила с собой.
– Я помню ваши слова, – сказал Бобби, – потому что слушал это интервью не один раз. Оно выложено в интернете. Да и справки о вас я навел. Вы умелый адвокат.
Надо же, каков льстец.
Умелым меня назвал.
С этим я, понятно, не мог не согласиться.
Умелый, но не настолько, чтобы воскрешать мертвых.
– Боюсь, вам придется примириться с реальностью. Вашу сестру обвиняли в очень тяжких преступлениях. И она созналась, Бобби. Глядя прямо в глаза дознавателю и прокурору, сказала, что всех этих людей убила именно она. Сначала двоих, когда работала няней в Техасе, в Штатах. Потом еще троих здесь, на родине, в Швеции. Улики были веские и остались таковыми. Вы уже ничего не можете для нее сделать.
Он долго молча смотрел на меня, потом наконец проговорил:
– Она лгала. Не убивала она этих людей. И у меня есть доказательства.
Я устало развел руками. И только затем сообразил, что́ следовало сказать с самого начала:
– Если у вас есть информация, указывающая на невиновность вашей сестры, вам надо идти в полицию. Немедля. Ведь это означает, что убийца кто-то другой и его необходимо остановить.
Когда я сержусь или нервничаю, ноздри у меня раздуваются. Как у коня. Люси сказала мне об этом чуть ли не сразу после знакомства и, если б видела меня сейчас, наверняка бы расхохоталась.
– Вы понимаете, о чем я говорю, Бобби? Вам надо идти в полицию.
Окаянный дождь барабанил по окну у меня за спиной с такой яростью, что мне казалось, еще немного – и стекло не выдержит.
Бобби, видимо, тоже нервничал.
– Я там уже был. Они меня не слушали. Ни когда Сара была жива, ни потом.
– Сходите еще раз.
– Да им начхать.
– Возможно, так кажется, но поверьте: они слушают. И если решают оставить ваш рассказ без внимания, то потому, что считают его неинтересным. И с этим вы должны примириться.
Бобби стремительно вскочил, даже стул опрокинул. Лицо его, до сих пор бледное, побагровело.
– Я никогда не примирюсь с тем, как они поступили с Сарой. Никогда!
Я тоже встал.
– Откровенно говоря, тогда я не знаю, что вам делать. Ведь я вам помочь не могу.
На секунду мне показалось, что сейчас Бобби вмажет мне в челюсть, но, похоже, он сумел обуздать бешенство. Потом расстегнул пиджак, достал из внутреннего кармана сложенный листок бумаги, протянул мне:
– Вот.
