комичного в этом нет.
Услышали. Музыка стала потише. Видимо, даже им стало интересно. Но договорить ему не дали, ударили под дых. От такого удара другой бы упал, но он только поморщился. Все-таки его подготовка в Корпусе кое-что давала. Он умел лучше переносить боль, а скорость реакции превышала нормальную процентов на двадцать. Поэтому его чаще всего били не туда, куда хотели, а туда, куда позволял он.
А новым наборам, как он слышал, и вовсе что-то вживляют.
Новый удар. Их это забавляло. И ему, и двоим из пленных, которые попытались рвануться с места, несмотря на кандалы, отвесили еще по паре тумаков. Те двое упали. Обездвиженных людей бить легко, они не могли даже увернуться.
А вот Максим устоял на ногах.
Вдруг стало совсем тихо. Слава богу, что прекратилась эта адская музыка. Вместе с тишиной вернулась способность соображать.
Браслеты держали крепко. Он еще с Академии знал, что там сверхпроводящие магниты, которые при активации притягиваются друг к другу. Если они надеты на руки – человек просто не может ими пошевелить, а если на ноги – падает как подстреленная лошадь.
Вот и его «стреножили», активировав эту штуку, и он все-таки упал. От боли у него вырвалось ругательство. Немецкое «Scheisse!». Стоящий рядом каратель вдруг повернулся, и Макс увидел сквозь прорези маски его смеющиеся глаза. Он уже видел это злобное веселье – и у чужих, и у своих на этой войне.
Айдент не давал информации. В полицейских базах этот тип не значился, так как был с другого континента. Эвристический этноанализ определил его по фотографии как русского с вероятностью 95 %.
– Что, немчура? Не нравится, мил человек? Вот чертово пекло… Дышать нечем! – с этими словами каратель снял маску. У него и вправду был славянский акцент и рязанско-воронежские черты лица. Он говорил на английском, но очень плохо.
Его здоровенный босс, сам уже давно без маски, только кивнул: мол, снимай.
А Макс увидел тем временем их обмен сообщениями. Фразы летали перед глазами как птички.
«Этти ребелы ууже покоиники, шеф, – писал эсэмкой подчиненный, и, судя по всему, набирал через нейроввод, который иногда путает и дублирует буквы, когда торопишься. – Но нас поттом не прифлекут за геноцид?».
«Не боись. Из записи ваши рожи удалятся. Будут вместо них черепа. Но это последний раз, когда мы снимаем это дерьмо для отчета. Кто-то сливает видео фетишистам, – отвечал ему командир, четко и без ошибок. Или очень спокойный, или пользуется окулярным вводом. Или каким-то другим из старых, – Хватит уже! Ребелы тоже люди. Замочим быстро. У нас еще работа. А узнаю, что вы слили видео в сеть… сами в ров пойдете! А все-таки хорошо, что они Старика грохнули. Даст бог, меня на его место поставят».
Другие тоже вовсю общались. В эсэмэсках палачей были веселые эмотики, заменявшие половину слов, как египетские иероглифы. Рожицы улыбались, скалились черепа. Были даже кошечки и собаки.
«Мало платят, суки, – писал один. – За такую грязную собачью работу…
