колокольчики. Видишь, за намипришел, поглощая наш сумрачный день,
таинственный Крампус, таинственный ужас…
Святой Николай, помоги, помоги!
Но – только метель да привычная стужа,
и в нашей округе не видно ни зги.
Увидишь ли ты полыханье рассвета?
Молись, горемыка, молись и молись…
Не знает пощады чудовище это,
стремительно, мощно, как рысь.
II
Ты помнишь, как в прошлом году
исчезли пятнадцать детей?
Никто не предвидел беду,
не думал о жизни своей.
Гирлянды, подарки, огни, —
весельем шумел городок;
старухи сплетали венки
из веток еловых; не мог
никто догадаться тогда
о сером кошмаре, увы.
Потом уж средь снега и льда
заметили чьи-то следы…
Сначала все стихло вокруг
и пасмурно стало, затем
раздался таинственный стук
вдоль окон, крылечек и стен.
Как будто гипноз или сон
окутал людские глаза,
но тихий загадочный звон
все слышали долго… Назад
с тех пор уж детей не вернешь.
Не выправить чью-то судьбу.
Не выдумки это, не ложь.
Никто не предвидел беду.
Стихотворение не о паровозе
Гудит старинный паровоз,
бежит, пуская дым,
он много грузов перевез
на зависть молодым.
Вагон холодного угля
грохочет за спиной,
все ближе теплая земля,
и счастье, и покой.
Рекорды, битвы позади.
Скорей, скорей, скорей
конец тревожного пути!
Вернее, жизни всей…
Минск
Бутерброд
Автобус. Дорога. Шесть тридцать утра.
Соседей хрустальные лица.
Гляжу за окошко: природа стара,
но юность ей вечная снится.
Пройдет лет пятнадцать. Исчезнет народ,
что ночью вокруг меня замер.
Исчезну и я. Надо съесть бутерброд —
хоть это решаю здесь сам я.
Орша
«А в Минске – затишье…»
А в Минске – затишье.
А в Минске – печальные тени.
Как бронзовый Кришна,
танцует на площади Ленин.
Тюремные крысы
сурово глядят в отдаленьи,
как бронзовый лысый
танцует на площади Ленин.
Минск
Поэт «на этюдах»
Обтянуты кости морщинистой кожей.
В зубах – сигарета. Блокнот,
оформленный тоже
морщинистой кожей,
ждет рифм, эпиграмм и острот.
Из сумки сияет наклейкой блестящей
привычный
французский коньяк.
Он – друг закадычный,
и радость обрящет
поэт, так уставший от драк.
Минск
