Костомолоцкий. Он появлялся из оркестровой ямы, как демон, заводил хачатуряновский вальс и сопровождал весь спектакль. И мне пришла мысль – почему бы не соединить его с образом Неизвестного? И я сказал об этом Завадскому. «Вот и попробуй», – услышал в ответ. Репетиций не было, пришлось вводиться в спектакль с ходу. Я тогда ничего не боялся, поэтому подготовился азартно, быстро, освоил основы дирижирования, перечитал всего Лермонтова, выдумал новый костюм для Неизвестного, просчитал все свои мизансцены – как выбегать из оркестра, произносить речь Неизвестного и перевоплощаться обратно в Дирижера… И это случилось! В театре приняли, сказали, что интересно. Я поверил, что это успех, и самонадеянно пригласил Серафиму Германовну. Она пришла… После спектакля я позвонил ей – узнать мнение. Она пригласила меня к себе в гости. Я победоносно пришел с букетом цветов. Бирман накрыла на стол, угостила чаем с пирожными, побеседовали о спектакле, помолчали… А потом она посмотрела на меня и возопила своим неповторимым голосом: «Как вам не стыдно?! Как вы смели?! Где ваша культура?! Какая пошлость! Чем вы дотронулись до Лермонтова?! Как вы накрыли этот текст своей бытовщиной?!» В общем, разбила меня в пух и прах… И я ей так благодарен! Я нисколько не обиделся, потому что это был поступок художника, как и должно говорить о работе и уважать своего товарища».
В Театре имени Моссовета Серафима Бирман сыграла немного. Выходила даже в массовках, в которых Завадский, не смущаясь, задействовал самых народных-разнородных. В «Шторме» она изображала учительницу, которая благословляла советскую власть, брала в руки лопату и шла на строительство коммунизма. При этом старая актриса каждый раз волновалась, как дебютантка. Выход на сцену по-прежнему оставался для нее священным актом. Даже в концертах, посвященных юбилеям революции, стоя в шеренге молодых актрис и декламируя патриотические стихи, она дрожала нервной дрожью, удивляя коллег.
Ее не понимали. Почему она всю жизнь носит одну прическу и ругает актрис за яркий макияж, называя его дурновкусием? Почему она так болезненно воспринимает обтянутые наряды, джинсы, декольте и резко это недовольство выражает? Почему она жестко критикует современные трактовки пьес и авангард? И как надоели ее замечания по поводу шума за кулисами, жующих ртов, случайного прохода по пустой сцене, а тем более – шумного топания, по поводу вялого вида актеров, неопрятного костюма, слишком легкого грима…
Бирман оставалась живой легендой театра для немногих. И те немногие не уставали ею восхищаться. Одна из ветеранов труппы, Мария Кнушевицкая, сегодня вспоминает: «Была у нас пьеса «Антей» Николая Зарудного, она играла повариху. В спектакле было несколько танцевальных сцен, которые ставил – как потом выяснилось – ученик Серафимы Бирман еще по студии МХАТа второго. И он старался придумать для нее движения и связки попроще, чтобы ей было удобно. Но Серафиму Германовну это даже оскорбляло. «Никаких поблажек! Я сделаю все, что вы скажете!» И тот же гопак она танцевала с нами – молодежью – на равных. Когда мы приходили на репетицию, она уже была в зале и отрабатывала какие-то движения».
И все-таки
