и в романах Сейсенбаева.
Вопервых, очевидно становится задним числом (как и в математике при «доказательстве от противного», тут на собственном горьком опыте, что казахам учила История), что кочевье есть мудрое установление. Тут ведь – свобода от тяги Земли, непривязанность к месту, к его воле и полю силовому, что приконопачивает к вертикали радиуса Земля – Небо. Можно сняться всем народом с места, коли там кончилась трава или рыба (как вот в высыхающем Аральском море), и спокойно переселиться на другое место. Благо культура Поля не опредмечивает себя в сооружения на земле – там города и обстановка статуарная, – но у них все съемно, легко подъемно: и жилище юрта, и ее скарб минимальный, нехитрый, в мудром минимуме потребностей, в их ограничении. Кочевник – как мудрец, философ, принцип которого «все мое ношу с собой» – и не завишу, значит, от окружающих условий. И души казахов относились легко к местам и землям, пока обитали внутри ритма кочевья. И, кстати, недаром такой стиль культуры возник в пространстве Поля – степей маловодных, пустынь: там даже сама вода кочует, как реки, что меняют русла и усыхают (река Узбой, к примеру), да и как само старинное великое море от Каспия до Балхаша кочевало. Тут надо уметь сообразовываться с этим кочующим стилем жизни поверх смерти (воды поверх песков или под ними, где колодцы). А вот перестали, забыли, поддавшись чужой дхарме земледелов и мегцан (горожан) с Севера, себя по глупости разумея глупыми. И в этом – глупость мудреца Абая («на всякого мудреца довольно простоты»!): не усматривал ценности и культуры в быту народа и мечтал переделать его на оседлый лад. Не мог он, конечно, предвидеть того ужаса, что проистечет от этих перемен и что описан уже его потомком:
С насмешкой горькою обманутого сына.
Над промотавшимся отцом.
Но ведь в трагедии Арала – в плане естественной на поверхности Земли смены климатов, периодов воды и суши, оледенений – ничего тут особенного не произошло! Пересыхание же происходило, шло своим чередом на этом пространстве. А проекты и действия человека, предложенные его частичным разумением планы каналов и переброски рек тут на правах сил Природы и ее агентов выступают.
Причем Казахству как раз «с руки» такая оптика – многотысячелетний контекст, в каком ощущать-понимать эпизод своего существования. Ведь рядом древнейшие цивилизации, которые в своем распространении захватывали и Казахстан. И в романе Сейсенбаева множество исторических реминисценции: и о персидском царе Дарий, и о Тигре и Евфрате, как вавилонских двух Дарьях, как наши Аму и Сыр, и о подземных водах, как их использовали в той цивилизации. И о Римской империи. Подобный широкий кругозор и у поэта Олжаса Сулейменова: в его историко-культурном труде «АЗиЯ». Культура Поля исследована в контексте древних цивилизаций той Азии, что южнее Средней: Шумер, Вавилон, Иран, Туран…. Понятно, что сама ориентировка такая: перемена вектора интереса с Севера на Юг показалась раздражающей в период всепоглощающего
