рост, декорации – лес, горы, улицы – были как настоящие, и все это красиво подсвечивалось. Мало было, наверное, детей, которые не тащили родителей в эту пору в “Вертхайм”.
Вообще этот месяц перед Рождеством, так называемый адвент, был счастливой порой, полной ожидания. Продавались специальные “адвент-календари” в виде картонного дома с множеством окошек. Каждый день ребенок вырезал по одной ставенке, и там открывалась красивая картинка: какой-нибудь зверек, игрушка или цветок. Заглядывать вперед не разрешалось, и каждый вечер ожидался с нетерпением. Самое последнее окно было большое, посередине – там в сиянии лучей с подарками в руках появлялся Christkind (кто-то наподобие ангела).
Фрау Эггерс ввела в нашей квартире обычай, принесенный с юга: в течение адвента дети каждую субботу на ночь выставляли за дверь свои туфли, и если ребята хорошо вели себя всю неделю, то наутро в воскресенье находили там какой-нибудь подарочек, если же шкодили, туфли оставались пустые. Подарки эти якобы приносил святой Николай. Как правило, это были сладости: Schokoladenherzen (пряники в виде сердца, облитые с обеих сторон шоколадом), Marzipankartoffeln и Marzipanpfntoffeln (марципановые картошки и шлепанцы), яблочки, мандарины или орешки. В те времена детей не баловали ежедневными сладостями, как сейчас, и радость найти такой гостинец в туфле была огромная. Практичный Харро всегда долго прикидывал, в какую обувь больше влезет, и выставлял широкие высокие ботинки, но это не имело смысла, потому что я в свои домашние тапочки получала столько же.
Как приносили елку, как ее наряжали, мы обычно не видели. 24 декабря наша гостиная была для меня заперта весь день, и впускали меня только вечером. Дед Мороз на Альбрехтштрассе уже не приходил ко мне, зато у нас была маска этого старика, которую для развлечения надевали дети. Канун Рождества – праздник сугубо семейный, тихий; к нам обычно приезжала бабушка, иногда и тетя Анни[13]; вообще все собирались только семьями. (Шумное веселье и приемы происходили во всех домах уже 25 и 26 декабря, часто устраивались и детские праздники.) Вечером 24-го распахивалась дверь, и меня наконец приглашали в комнату, где был погашен свет, только горели свечи на елке. Свечи были довольно толстые, крученые, было на елке много Lametta (серебряного дождя), были сосульки, блестящие звезды, восковые ангелочки и очень много пестрых конфет, орешки, облитые сахаром крендельки и специальные маленькие красные рождественские яблочки. А под елкой на белой салфетке были разложены подарки – все в красивых обертках, с ленточками; подарки не только мне, взрослые друг другу тоже готовили сюрпризы. После ажиотажа с подарками и всеобщей радости садились за стол; я не запомнила, что мы ели, интереснее была елка и подарки. Но самыми прекрасными в этот вечер были, конечно, песни. Их существует на немецком языке огромное множество, у каждого есть своя любимая; в этот вечер во всех семьях их поют хором; начиная с Stille Nacht, поют весь вечер – ну елки, и за столом, и после ужина, стараясь, чтобы во время пения горела елка. Мама своим красивым
Анни (1894 (05.02) – 1950) Младшая сестра мамы, Анни, по словам мамы, в детстве была мила, с роскошной черной косой и синими глазами. Во всяком случае, она нравилась одному богатому семейству, и те хорошо одевали ее, даже просили бабушку отдать ее им. Мужчинам она тоже, очевидно, нравилась: когда ей было лет 17, ее соблазнил сын богатого коммерсанта, она забеременела, и отец юноши дал ей солидную сумму с условием, что она и близко к их дому не подойдет. Сына своего он пригрозил лишить наследства, если тот будет дальше встречаться с ней, и отослал его в другой город. Анни тяжело переживала свой “позор”. Родив сына, она сдала его в приют и уехала сначала к маме в Берлин, а потом в Росток, где ее никто не знал. Сына своего она так больше и не видела и замуж тоже побоялась выйти – как бы не вскрылся ее грех. Она проработала всю жизнь в Ростоке конторщицей на тракторном заводе Ланге. Она была очень доброй и щедрой, очень любила меня, много читала и прекрасно вышивала. До самой смерти у нее был в Ростоке верный и преданный друг старше ее лет на десять – толстый и лысый таможенный служащий Нанте. Анни была маминой любимой сестрой. Иногда мне казалось, что она любила ее больше всех на свете.
