стон:
– Wenn ich nur Bewustlos wäre! Если бы я только был без сознания!
«Wenn ich nur Bewustlos wäre!» – думает сейчас Марика. Ощущение, что на ней лежит труп, даже страшнее мысли о собственной смерти.
Но вот постепенно до нее доходит, что и она еще жива, и жив этот человек, придавивший ее всей своей тяжестью к земле. И немедленно становится легче дышать, потому что он проворно поднимается и хватает Марику за плечи:
– Вставайте, фрейлейн! Бежим! Сейчас снова налетят!
Ничего не видя в клубах пыли, она кое-как встает на ноги, кое-как начинает переставлять их. Человек берет ее за руку и тащит за собой. Он бежит очень быстро, совсем не обращая внимания на то, что Марика еле поспевает за ним и только чудом не падает. Снова нечем дышать… запах гари, пыли, запах газа… Из-за черно-красно-белесой завесы, заслонившей мир, раздается чей-то срывающийся крик:
– Скорей же, господа! Я сейчас закрою дверь!
Человек, который тащит Марику, делает такое резкое движение, что на миг ей кажется, будто он решил оторвать ей руку, и в следующее мгновение она влетает в некую глухую тьму. Под ногами ступеньки, с которых она не падает только чудом… Еще кто-то, успевший спастись в последнюю минуту, прошмыгивает мимо, какой-то очень высокий человек, а потом наверху раздается тяжелое железное лязганье, как если бы закрыли очень тяжелую дверь и вдобавок задвинули огромный засов. И воцаряется тишина, и нет уже больше дымной, газовой вони, вокруг сырой холод, который воспаленным ноздрям Марики кажется чище самого чистого лесного воздуха… Июньскими вечерами на Унтер-ден-Линден нежно, сладко пахло медом… Когда это было? Да было ли вообще когда-нибудь?!
– Отряхнитесь, фрейлейн, – слышен рядом насмешливый голос. – На вас страшно смотреть.
– Ну и не смотрите, если так уж страшно, – бормочет Марика, делая нелепые движения руками перед собой. Она изо всех сил пытается отряхнуть плащ и волосы, но руки пока не слушаются. – И вообще, что вы можете видеть, когда тут тьма непроглядная?
Ну, не столь уж и непроглядная. Просто незнакомец быстрее освоился с окружающим полумраком, однако теперь и воспаленные глаза Марики начинают различать смутные очертания стен, людей, каких-то вещей. Кажется, они на станции метро – на одной из многочисленных берлинских станций, превращенных с некоторых пор в бомбоубежища. Темнота слабо рассеивается свечами и маленькими синеватыми фонариками, какими обзавелись берлинцы с тех пор, как погасли все уличные фонари. Кто-то читает, кто-то дремлет, кто-то тихо молится… Вот двое играют в шахматы, ребенок пытается завести юлу, очень высокий худой мужчина сосредоточенно отряхивает коротковатый и слишком широкий ему плащ, наверное, с чужого плеча. А, кажется, этот человек вбежал в убежище вслед за Марикой. Как хорошо, что он спасся! Как хорошо, что спаслись все эти люди! Дай Бог, чтобы метро оказалось надежным укрытием…
В каких только убежищах не побывала Марика
