мусор, она укололась о колючки сухих, торчащих из мешка стеблей роз.
…Цветы, которые Аня выбросила вечером после юбилейного концерта Натана Александровича, только-только начинали увядать. Таня заметила их в мусорном ведре, когда вытряхивала пепел, и вытащила. Это были мелкие, желтые астры. В тот день Натану Александровичу подарили много цветов, все вазы были заняты – видимо, чтобы освободить одну из них, Аня выбросила желтые астры. Таня поставила их в высокую жестяную коробку из-под печенья.
– Какие хорошие и совсем живые цветы! – всплеснул руками Натан Александрович. – Это мой старый друг Аня удружила, ай да Аня!
Гости уже разошлись, Таня присела в кресло рядом с ним. Натан Александрович наклонился, поднял голову, снизу вверх заглянул ей в глаза: – Устала или чем-нибудь расстроена?
– Не обращайте внимания, это пройдет.
– Здравствуйте пожалуйста! А кто же будет обращать внимание?!
Поразительно, сколько в нем было энергии. Концерт, гости, Аня, которой вечно надо было посоветоваться о котором-нибудь из своих двух профессоров-сыновей. Посуду вымыть никому не дал, мыл ее сам, напевая высоким, резковатым, поразительно молодым голосом.
– Чего-то как будто все не хватает, – сказала Таня.
– Так это хорошо! Большинству всего хватает и даже кое-что лишнее! Вот Аня, к примеру – добрейшая женщина, а цветы выбрасывает! А ты у меня, ну прямо королева – и все чего-то не хватает! Так бери. Ищи и бери. Думаешь, само вскочит? Держи карман шире, голубчик…
Все, что есть – лишнее. И никуда не хочется выйти из этой чертовой квартиры, и никого не хочется видеть, и ничего не хочется слышать. Вот только снег был хорош… – Подумав, Таня заварила еще кофе и налила в него амаретто.
По свидетельству, которому трудно не верить, наступят дни, когда заговорят камни. О чем бы? Вот камни здания, стоящего среди куч тяжелого хлама и перелетающего по ветру легкого сора. Здесь всегда ветрено – пустырь. Камни обтесаны, уложены и выкрашены – столько прикосновений человеческой руки, что о беспристрастии не может быть речи. Прикосновение меняет – правда, к этим камням давно никто не прикасался, дом необитаем и там, где оконные проемы не заколочены досками – прозрачен. Ни стекол, ни рам, насквозь видно небо. Дом был когда-то красив; точным и изящным рисунком резного фриза и формой оконных проемов можно залюбоваться даже отсюда… из чахлого сквера возле автобусного вокзала, где, сидя на скамейке, засыпала Таня; автобус, на котором должен был приехать Петр, опаздывал.
А в самом сквере, в нескольких шагах от нее – другой камень, кусок черной вулканической скалы, горбящий поверхность земли. К нему почти не прикасались руками, и даже ногами почти не прикасались – слишком скользкой и неровной была его поверхность для неуверенной человеческой ноги. По вечерам в сквере собиралась публика, нетвердо ступающая по земле, предпочитающая лежать на ней или, в крайнем случае,
