память ресниц
я хотел бы оставить воде,
недоверчивой влаге чернил,
чтоб не стать только прахом и пылью.
Боль бессрочна как бред;
Ты останешься сущностью лет;
Бог дается тому,
кто причастен тоской к изобилью.
Как хрупко зеркало сознанья!
Еще чуть-чуть, и ты не виден,
не слышен; словно мирозданью
ты стал вдруг чужд и неподсуден.
И ты не слышишь воли рощи,
хотя листы тебя качают…
Как мощно всё они венчают!
Ведь в мире тайно дышат мощи.
Одни руины дышат вольно.
Останки царственны в гробницах.
Уже не тесно и не больно.
И отблеск душ – как тень от птицы.
Земля – погост бессчетных мумий,
помпей, племен и саркофагов,
пронзенных музыкой безумий,
промытых флейт и бубнов влагой.
И ты, оставшийся тихонько,
уже одной ногой в руинах,
глаголешь междумирьем только,
гудящим в сагах и былинах.
Уступи мне, скворец, уголок,
Посели меня в старом скворешнике.
Отдаю тебе душу в залог
За твои голубые подснежники.
Николай Заболоцкий
Сюзереном стал вещий вассал,
уступив свой и за́мок, и рощу
чтоб весною с неслыханной мощью
дух скворца в человеке восстал.
Потерявший сознанье скворец
и двуногий, из праха восставший,
путешествуют вместе; творец
изумленно сморгнул, повидавши
дружб немало на вечном веку.
Протоплазменно ночь погасила
их владенье на полном скаку
в измеренье, где слабости сила
возрождается в тайне из тайн,
где Орфей оволшебил кифару
чтоб отправиться вовсе не в Рай -
чтоб за смертью найти себе пару.
Так и наш, из Тарусы, певец,
сдав залогово душу природе,
обнаружил бессчётие лиц
в самом тихом и хрупком народе.
Там не громы творят чудеса
и не дерзкие слова кощунства.
Там волшебная грезит роса
на вершине бесстрастного чувства.
Я сделался нервной системой растений,
Я стал размышлением каменных скал,
И опыт осенних моих наблюдений
Отдать человечеству вновь пожелал.
Николай Заболоцкий
Я стал бы безудержно свойством деревьев,
когда бы хватило мне веры в траву,
в свободную волю предгорных кочевьев,
