всем и имеет не один десяток названий.
Если посмотреть на детские конфликты, то мы увидим, что они тоже начинаются со слов. Невозможно разжечь конфликт, пока дети не умеют говорить. У ребенка появляется интерес к другим детям в возрасте 2–3 лет. До этого он, вообще, не проявляет к себе подобным никакого интереса. И вероятно, это не просто так. Полагаю, это связано с тем, что до этого времени у ребенка нет вербального аппарата общения. И как только он появляется – начинаются конфликты. И как правило – начинаются они со слова. Даже у маленького ребенка. Потом дети быстро забывают, с чего все началось – у малышей короткая оперативная память. Они забывают и могут даже продолжать драться, но, когда спрашиваешь у них, из-за чего они подрались, дети уже могут и не вспомнить. Потому что то самое слово, которое явилось спусковым механизмом для этой ситуации, сработало и ушло. Оно сделало свое дело и сыграло свою роль в конфликте. Все точно так же происходит и у взрослых. И каждый может вспомнить эти примеры в собственной жизни. Поэтому обращение со словом должно быть крайне аккуратным, осторожным. И это, наверное, мощнейший инструмент, который у нас есть. Ведь именно не через что другое, а через слово людей разделили на разные народы, разные культуры.
Взять, например, классические труды по психоанализу – работы Фрейда. У специалистов на руках разные книги, с разными переводами его текстов. Они разнятся существенно (разное сущее), добавляя и отнимая у оригинального текста, но в любом случае искажая первоначальный смысл. Как же можно тогда требовать от итальянца или француза точного прочтения Ф. М. Достоевского, Л. Н. Толстого, А. С. Пушкина? Сегодня я осознанно могу сказать, что если бы кто-нибудь в детстве попытался мне объяснить силу слова и его важность, то я бы хорошенько подумал о том, стать ли мне военным летчиком или лингвистом. Важно найти тот уровень субъективно-объективной реальности, который будет понятен пусть не всем, но тем пытливым умам, для которых нужна и важна эта информация.
Действительно, важнейший фундамент нашей сущности – языковой, речевой. И так как мы понимаем, что речь изначально набор субъективных символов, которые мы в коммуникации друг с другом формируем как объективность. И вместе с ней – весь этот космос непонимания, разночтений, различных толкований. И получается, что для того, чтобы быть ближе, нужно очень часто перепроверяться, потому что разные люди вкладывают в слова совсем разные смыслы.
Чем сложнее язык, тем больше можно вложить толкований и смыслов в одно и то же слово. Но беда не в том, что у нас есть речь, язык, беда в том, что мы все еще учимся им правильно пользоваться. Если бы у нас не было слов, мы бы не умели мыслить. Человек не может мыслить, пока у него нет словарного запаса, иначе ему просто нечем думать. И даже если, например, указывать на телепатию, на понимание без слов, не стоит заблуждаться: речь – единственный «объективатор» субъективного. Без нее наши эмоции уловимы, но мысли – неразличимы
