твоею служанкой.
Одна благодатная природа научает нас божественным движением. И вот моя Жаний, девственная, как утренняя заря, ведущая с собою хоровод мгновения дня, промолвила мне слово, которым первая женщина окутала под яблонею цепями любви своего супруга.
Я впивал ее улыбку, как свежий сок. Слезы мои орошали ее волосы. Мы оба были первобытными созданиями в чудесном смущении юного желания. Наши нагие души нежно овевал холодок среди лучезарного трепета дня.
Изначальная жизнь залепетала на наших устах.
Как во сне я проговорил:
– Слушай, милая Жаний, моя Жизнь! Я бежал от тебя, но не переставал с тобою быть. Ты была мне ближе, когда тебя не было со мной. Ты была для меня целым лесом с его деревьями и птицами, и я звал тебя именами утра и ночи. Не говори, что тогда уже ты меня любила. Я не мог бы услышать это и не умереть от счастья. Но теперь, – да, промолви мне это, мой сладостный друг, – любила ли ты уже меня в ту пору, когда я с расширенным сердцем в руках углублялся в сумрак леса, чтобы внимать, как ты смеялась в журчании ручья?
Она удивилась. Ее брови хмурились по-детски.
– Не знаю, что ты хочешь сказать, – произнесла она. – Да и то, о чем ты говоришь, – для меня, как сладкий плод. Когда ты пришел, моя грудь поднялась, – ничего я больше не знаю.
О, да, да, Жаний, именно это! Твоя упрямая грудь с холодными и острыми концами под твоею кофтой, словно молодая, апрельская почка!
Прохладная тишина овевала нас. И совсем не было ветра, только легкий ветерок дыханья из наших грудей. Мне казалось, словно я слышу, как вертится в глубине ее существа багряный жернов. И сказал ей:
– Ты пришла ко мне, как что-то маленькое и детское, родившееся из моего желания. Я взывал к тебе из глубины моей души, и ты явилась.
Она взяла пряди моей бороды и стала завивать их на палец.
– Ты, – проговорила она, – был высокий и крепкий, как дуб. Я совсем не представляла, как бы ты стал когда-нибудь меня обнимать.
Кристально ясные слова срывались с наших уст. Из глубины наших душ вырывался, словно легкий шумок земли, орошенной дождем. И опять моя рука витала над ней со страхом и безумным желанием ее невинного тела, словно царила неподвижная, ширококрылая птица с мягкими, гибкими перьями. Я был, как тот, кто видит разверзающийся перед собою божественный сад Эдема и стоит, пораженный, при входе в него. И между нею и мною любовь была теперь, как религиозный запрет. Жаний вручала мне свое тело и с собою – всю жизнь своего племени. А там, во мгле веков, Божество, как сеятель, простирало свою десницу.
Я замер на мгновенье, глядя в ее необъятные очи, с рукой раскрытой, словно над глубиной обширных вод, над головокружительной бездной времен. Меня обдало вдруг горячим запахом ее юной силы, и сила моя дико прорвалась наружу, – я познал вкус ее уст. Это было первой раной. Ее глаза погрузились в забвенье, она казалась только тенью в бледный рассветный час, а я повис на ее холодных губах, как на разбухших виноградных гроздьях.
Ее
