как морфий, земля.Над городами вставал я кометой,
Свежим трудом протекал в кабинет,
Но хвоста моих песен в заре разогретой
Ни один другой не увидел поэт.
Из уютной двуспальной славы, как вымах
Огромной руки, я удрал убежать за столетье вперед,
Потому что ласки хрустящих любимых
Облепили меня, как икра бутерброд.
И все недотроги, и все позво́лишни
Вылиняли шелками на простыне души моей.
И вот у сердца безумные пролежни.
И вот я —
Язык соловья,
А не весь соловей!
В громадный клетчатый платок сморкается, как будто выстрелили. Мельком, боком вырастают, тают, пролетают фигуры видений в белом. Память пошла вспять, в юное детство. И вы видали такие проблески, выблески прошлого. Трудно сдвинуть глаза с точки, в которую они ввинчены. Застывает, стынет все… Часы что-то пробили. И все сразу очнулось. Все двинулось. Прошло. Все как прежде, только странная воцарилась тишина, и в окне большом туманная только улица видна.
Говоришь ты нам ясно, но злобь абажуром
Смягчает слова, рассевая их.
В шамканьи леса протяжном и хмуром
На деревьях случалось мне видеть таких.
Уходили от жен поглядеть, как небом
Ринется поле измять, затопорщить кусты,
И, когда говорили, как в тишине бум,
Полыхали пламенем безумцев мечты.
И около этих костров, потирая руки,
Потому что все выше палец Цельсия лез,
Ночные сторожа нашей книжной муки
Кутались в тулуп, словно в тогу небес.
Уходил на заводы, как все, кто мыслит,
Чтоб в лязганьи поршней Гоббса открыть,
А ткацких станков танцующий выслед
Вместо речей мне протягивал нить.
Я щелчком моей подписи вспугивал сотни
Нарастающих дел и банки потоком ронял,
Взгляд мой суровый, как пес в подворотне,
Сердито рычал.
Но скучно,
И скучно,
Но скучно
Быть
Сильным,
И еще мучительнее бессильным
Быть!
Я велел
Городам быстробегным и пыльным,
И они не посмели мне в лицо не вспылить!
Я велел —
И Везувий кинул свой пепел,
Эту славу сливая, как в кастрюльку яйцо!
Но напрасно я дикие горы свирепил,
И никчемно я зыкал равнинам в лицо!
Что Рубикон?
Перейден,
Перепрыган
Он шагом моим много раз!
Но когда ж попадет на свежий выгон
Мой обхудавший во хлеве глаз?!
И вот, когда золоченые щупальцы счастья
Мне подали весь мйр и лунный серп,
Я, последний в прекрасной поэтной династии,
Сломал все, что начато, как фамильный герб.
И опять ухожу обнищать просторы,
Наматывать версты на щеки шин.
Это я хоронил у вчерашнего косогора
Последнего
