устоев, нищетой и хаосом. Подходил к концу 1998 год…
При чем здесь психология лица, нейронаука и антропология, спросите вы. Сейчас объясню, но сначала история, с которой все началось.
Поздний вечер. Выезжаем на проверку сообщения об исчезновении пожилой женщины. В составе следственно-оперативной группы районного УВД – дежурный следователь, эксперт-криминалист и я – молодой оперативник.
Ничем не примечательная улица одного из спальных районов Екатеринбурга. Соседи заявили о пропаже старушки лет семидесяти. Обычная ситуация смутных времен тотального безвластия и галопирующего расчеловечивания.
Заходим в квартиру. Следов свежего ремонта нет. Ремонт для оперативника – первый признак сокрытия следов убийства. Особенно на кухне. Люди на ней проводят много времени. У некоторых оно там и заканчивается.
Криминалист посветил своей синей лампой и теперь сворачивается. Брызг органики нигде нет, пролитый суп не в счет. Я остаюсь в квартире. Мое дело – прокачать общую обстановку.
Общаюсь с парочкой лет тридцати – сын пропавшей гражданки и его сожительница. Ведут себя вроде бы вполне адекватно. Истерического смеха нет, на вопросы отвечают складно: «Мама уехала к подруге в Тюменскую область, звонила вчера, сказала, что все отлично. Телефона там нет, адрес не спрашивали, кажется, где-то в частном секторе. Соседка – дура, совсем из ума выжила. Одинокая она, вот и звонит, беспокоит правоохранителей без повода».
Поговорил, опросил, вроде бы пора уходить. По рации уже машина торопит. Дежурка еще две заявки скинула – всю ночь прокатаемся опять.
Но что-то не дает покоя. Пытаюсь поймать еле уловимый запах смерти. На уровне ощущений, без всякой логики. Хожу по квартире, изучаю содержимое углов, выглядываю на балкон. Бр-р-р… Холодно, снегом все завалено. Какие-то замерзшие мешки, свертки, в общем, все как у всех.
Потом понимаю – лица… Что-то не так с лицами этих людей. Чем-то они неуловимо знакомы. Задаю еще несколько вопросов. «Судимостей нет… не задерживались, не встречались».
Покидаю квартиру с ощущением неопределенности. Дальше заявки, обыски, задержания – обычные оперские будни.
Утром материал по потеряшке расписан другой группе для дальнейшей проверки и принятия решения. Я иду спать.
Через две недели…
Захожу в кабинет и вижу, как Константин Глухов допрашивает мужчину. Тот уже в наручниках, с поникшей головой и прочими признаками «расколотого» жулика. Узнаю сына пропавшей старушки, присоединяюсь к разговору.
Рассказывает, ясное дело, как ему выгодно. Маму, мол, задушила сожительница. Он и не знал сначала, а потом та призналась. Смалодушничал, не стал доносить. Маму-то уже не вернешь.
Рассказ, понятно, слабенький. Дожимаем. Мотив, скорее всего, – квартира. И тут мужик меняется в лице. Мгновенно спадает мученическая мина и перед нами предстает лицо без единого намека на раскаяние. Маленькие, глубоко посаженные глазки, острый горбатый нос с тонкой спинкой, безгубый, перекошенный крупный рот и покатый, почти плоский
